И все же, когда вышли в Ладогу (Нево, как его называли новгородцы), я помянула добрым словом создателей океанских лайнеров и больших паромов. Пятиэтажные суда не подвержены болтанке, на них трудно заболеть морской болезнью, нужно очень постараться. Здесь же лично меня начало мутить почти сразу, а Лушку так и вовсе уложило на тюки, отбив аппетит надолго. Да уж, мы с сестрицей оказались никудышными мореплавателями, нам Америки не открыть ни с Эйриком Рыжим, ни даже с Колумбом. И никакого удовольствия, подобного тому, что было на финском пароме, я не получила.
Соломон прав, всему на свете, как хорошему, так и плохому, приходит конец, мучениям тоже.
Еремей кивнул на выраставшую на горизонте землю:
– Готланд.
Я впилась глазами в берега. До чего же интересно видеть то, что потом изменится до неузнаваемости!
– Ты бывала здесь?
Я оглянулась на Вятича:
– Да, в Висбю на фестивале. Красивый городок, маленький, действительно древний. И в Сигтуне бывала, и в Упсале… И в Стокгольме. Представляешь, как интересно сейчас?
– Только постарайся не ляпнуть какую-нибудь глупость. Кстати, Стокгольма еще нет, он появится лет через десять. И Ганзейского союза пока тоже нет.
– Как это, ведь Новгород же…
– Нет, договор заключат через год – в 1241 году, хотя сам союз уже сложился.
– А что есть?
– А есть шведы, датчане, норвежцы и иже с ними, которых мы должны между собой перессорить, как предлагал кое-кто. И я не представляю, как это сделать.
Я махнула рукой:
– На месте разберемся!
На палубу выползла бедолага Лушка, измученная морской болезнью, светло-зеленая, но решительная.
– Берег? Наконец-то! Где там эти крестоносцы? – Она рукава не закатывала, но впечатление было именно такое: сейчас пришвартуемся, и Лушка набьет морды всем противникам Руси сразу или по очереди, это смотря как под руку попадутся.
– Луш, ты хоть на причал сойди сначала.
– А крестоносцев в Висбю, Луша, нет. Морской ледунг собирается в Сигтуне.
Лушка вытаращила на Вятича глаза так, словно тот завез ее в Мухосранск, обещав тур в Париж.
– А чего мы тогда здесь делаем?!
– Найдем судно, которое поплывет в Сигтуну.
– Не проще заплатить этому, чтобы сразу туда и завез?
– Не проще. Наше появление в Сигтуне на новгородской ладье и без повода привлечет ненужное внимание.
Сестрица только фыркнула, что я поняла как сомнение, что внимание может быть ненужным. И вдруг Лушку осенило:
– Насть, а крестоносцы татарский знают?
– Нет, конечно, откуда?
– Тогда я буду ругать их по-татарски, как делала в Козельске.
Я уже поняла, о чем она, я тогда неосторожно ляпнула: «С первым апреля, товарищи! Чтоб вы сдохли!» и про первое апреля сказала, что это пожелание сдохнуть, только по-монгольски. Лушка поверила и запомнила. Немного посоображав, я все же решила, что про первое апреля вряд ли кто поймет, пусть ругается.
Еремей посетовал:
– Пристать бы к мысу Святого Олафа, сходить к купели, да боюсь, тогда на пристань вовремя не успеем, припозднились мы чуть.
Как и следовало ожидать, любопытная Лушка тут же сунула свой нос:
– А что за купель?
– Когда Святой Олаф плыл из Норвегии в Новгород, остановился на Готланде, он всегда здесь останавливался.
– Почему?
– Тут словно перепутье морских дорог. Так вот, когда он тут остановился, то решил крестить и готландцев. Сам ходил по острову и рассказывал гутам…
– Кому?
– Гуты – это жители Готланда. Рассказывал им о христианской вере. А потом они все крестились в маленьком озерке вон там… Его теперь зовут купелью Святого Олафа.
– Это где храм стоит?
– Да, сначала деревянная часовня, говорят, была, а после и каменный храм поставили.
– А чего он в Новгороде делал?
Я не успела остановить Лушку, та все же задала дурацкий для новгородца Еремея вопрос. Тот удивился:
– Не новгородская, что ли?
– Нет.
– А… Олаф Святой русскими князьями воспитан. Сначала его отец, тоже Олаф, а потом и сын. Их Владимир Красно Солнышко и Ярослав Владимирович воспитывали.
Теперь едва не задала дурацкий вопрос я. Вернее, чуть не уточнила: «Мудрый?», но вовремя сообразила, что это прозвище князь Ярослав получил позже. Так же, как князь Александр позже будет Невским. Опасно, однако, слишком много знать. Каково же Вятичу, когда он знает в тысячи раз больше меня?
Лушка уже забыла об Олафах, воспитанниках русских князей, она то и дело тыкала пальцем в прибрежные скалы, а потом и появившиеся вдали купола церквей:
– А это что? А это как называется?
Еремей терпеливо объяснял.
Мне показалось, что мы обходим остров с севера, во всяком случае, правили явно туда.
– А мы что, приставать не будем?
Честно говоря, морская болтанка изрядно надоела и мне тоже, очень хотелось бы почувствовать под ногами не ходившую ходуном палубу небольшой ладьи, а нормальную землю.
Лушка поддержала:
– На травку хочу.
Еремей кивнул:
– Скоро будет. Висбю с другой стороны, обогнем остров и пристанем. А это остров Форе.
Действительно, как я могла забыть, Висбю же на северо-западе, а мы плывем с востока.
И вот они башни города и шпили соборов. Не может быть, крепость все та же?! И стена крепостная тоже. Я смотрела на город, как на старого знакомого.
Ряды стоящих почти вплотную самых разных плавсредств от больших ладей до рыбацких лодочек, крепостные стены города… Все так и не так одновременно.
– Да тут места нет!
Но Еремей командовал уверенно, видно, точно знал, что место у причалов Висбю найдется всем. Нашлось, не просто приткнулись, а вполне комфортно пришвартовались, причем, если я верно поняла, вообще среди своих, новгородских. Так и оказалось, с нескольких ладей Еремею приветственно помахали.
Да, из нас с Лушкой морские волки получились никудышные, сойдя на причал, чуть не попа€дали и первые шаги делали явно нелепо, словно боясь, что палуба снова поплывет из-под ног. Но я хоть от морской болезни во время плавания не страдала, а бедолага Лушка вообще извелась.
Зато Анея как огурчик, вела себя так, словно всю жизнь бороздила морские просторы. Я украдкой вздохнула: да, нам до тетки далеко.
В городе Еремей уверенно повел нас на Новгородскую улицу. В своей нормальной жизни я на ней была – улочка метров 50, не больше. Она оказалась небольшой, но уж не такой крохотной. Конечно, в городе очень многое поменялось, сообразить где и что оказалось слишком сложно, немного поломав голову, я мысленно махнула рукой: какая разница, едва ли я буду когда-нибудь рассказывать, как все выглядело в тринадцатом веке. Все равно не поверят, да и рассказать не получится.