Наконец все косички были готовы, ловкие руки служанок крепко скрутили их на макушке, Огуль все же чуть поморщилась, когда полученный столбик уже обернули тончайшей шелковой сеткой с золотыми нитями и протягивали через тростниковый стержень. Но тут уж ничего не поделаешь, приходилось терпеть. Наконец стержень был надет, теперь пришла очередь самого бохтага – плотной шапочки на голову, которая прятала и выбритую часть, и все волосы. У бохтага отверстие для стержня небольшое, только чтобы пучок волос прошел, потому снова пришлось потерпеть, зато держалось все крепко. Служанки завязали бантики сзади, стягивая бохтаг, а хатун сама проверила крепление, она терпеть не могла, когда что-то болталось, тогда приходилось больше думать о том, чтобы спица и украшающие ее перья не съехали.
Но служанки были ловкими, они все сделали как надо. Бохтаг лежал на голове как влитой, верхняя часть его не колыхалась. Хатун с удовольствием помотала головой, убеждаясь в надежности, и повернулась туда-сюда, глядя на свое изображение в отполированном до блеска большом бронзовом зеркале. Молодцы эти китаянки, умеют угодить хатун.
Теперь предстояло укрепить украшения. Служанка открывала одну за другой шкатулки тончайшей работы, в которых лежали разные перья, в основном павлиньи, потому что именно их предпочитали женщины в своих прическах. Хатун выбрала довольно скромный султанчик, очень подходящий к затканной золотом красной ткани бохтага. За перьями последовали жемчуга, серьги и браслеты. Огуль-Гаймиш покрутила в воздухе запястьями, убеждаясь, что тонкие, изящные браслеты крепко охватили мелкосборчатые рукава, осталась довольна.
Служанка поднесла верхний халат с широкими колоколообразными рукавами из тяжелой дымчато-серой, богато затканной ткани. На хатун уже был нижний халат из тонкой зеленой ткани до колен, также расшитый и застегнутый на множество мелких пуговок и петель из черного плетеного шнурка. Верхний халат запахивался и завязывался под правой грудью. Он почти до пят, но при ходьбе все же открывал мягкие сапожки из красивой плотной ткани оранжевого цвета, также богато затканной и украшенной шелковыми шнурками.
Наконец были завязаны последние бантики, закреплено все, чему не полагалось распахнуться или развязаться, и хатун повернулась к зеркалу, которое показало ее в полный рост. Всегда насмешливые глаза Великой хатун придирчиво оглядели изображение, но изъянов не нашли, она была хороша.
Глядя на себя, Огуль-Гаймиш почему-то вспомнила, что свекровь, Великая хатун Туракина, мать Гуюка, почти в любое время года носила меховые шапки. Красивые полные губы Огуль насмешливо дрогнули, конечно, в меховой шапке не так заметно, что волос-то уже не осталось. У тетки Гуюка Сорхахтани вон тоже стержень бохтага становится с каждым годом все тоньше. Хоть бы сообразила конский волос туда подбивать, что ли. Но Сорхахтани-беги считала такие уловки недостойными умной женщины.
Пока служанки раскладывали на плечах полосы бохтага и поправляли последние складки халата, Огуль-Гаймиш размышляла над тем, что хатун должна быть и умной, и красивой, одно другому не мешает. Говорят, Оэлун, мать Потрясателя Вселенной, была именно такой и сил для этого не жалела. Саму Огуль-Гаймиш считают глупенькой, а она столь хитра, что не отрицает этого. Пусть думают так, против глупой женщины не станут замышлять плохого, а она тем временем будет делать то, что ей нужно.
Все считают, что это стараниями Туракины ее сына Гуюка подняли на белой кошме, назвав Великим ханом. Огуль-Гаймиш усмехнулась: пусть думают. Неужели непонятно, что вдове Угедея Туракине вовсе не хотелось отдавать власть даже собственному сыну? Как же, позволила бы она это, если бы невестка исподволь, тихонько, каждую ночь не шептала на ухо мужу, что пора… пора… пора… А еще так же тихонько и незаметно связывалась с одним за другим чингисидами, находя способы убедить в превосходстве не Ширамуна, а Гуюка, убедить, что следует пойти против воли Великого хана Угедея и поднять на белой кошме не племянника умершего хана, а его сына… Чингисиды назвали Великим ханом Гуюка, Ширамуну пришлось бежать в Китай, он, конечно, выжидает свой час, но Огуль-Гаймиш знает о каждом шаге соперника и не позволит ему зайти слишком далеко.
Пусть думают, что все в империи делается помимо ее воли, что она сама вечно якшается с шаманами и ворожеями, пусть. Тех, о ком так думают, не опасаются. Только бы Гуюк слушал ее мудрые советы, данные вскользь. Она даже советовать мужу научилась так, чтобы слова не выглядели ни наставлениями, ни даже подсказкой. Гуюку казалось, что это он сам додумался, сам сообразил. Умная жена так и делает…
Был еще Бату-хан, хитрый, умный, решительный. Этого соперника Огуль-Гаймиш уважала, хотя они и были по разные стороны белой кошмы. Договорившись с Бату, Гуюк стал бы сильнее всех, сильнее даже Потрясателя Вселенной. Подумав так, хатун осторожно оглянулась, словно кто-то мог подслушать ее мысли. Но при жизни Чингисхана Монголия не была столь велика, это его внуки захватили столько земель и поставили на колени столькие народы.
Будь Гуюк и Бату дружны… Но они поссорились в походе, Огуль-Гаймиш прекрасно понимала, что они соперники, что Гуюк никогда не простит своему отцу, Великому хану Угедею, что тот поставил во главе похода на вечерние страны не его, а Бату, племянника, а не сына! Это ли не свидетельство недоверия? Обидно? Конечно, но бывает, когда обиду нужно спрятать глубоко-глубоко, чтобы она там дозрела, а пока смириться и использовать силу соперника в своих интересах.
Не против Бату нужно выступать Великому хану, а вместе с ним против тех, кто живет за Мавераннахром, тех, кто укрыл Хорезмшаха и так и не был добит до конца. Не на вечерние страны идти, они никуда не денутся, сами приползут, а на тех, кого в вечерних странах зовут сарацинами. Когда вечерние страны будут охвачены полукольцом, они преклонят головы сами. Но Гуюк этого пока не понимает, он был рад, получив письмо от главы этих вечерних стран со странным именем «папа», и решил, что тот покорился из одного страха перед монгольскими туменами. Нет, это не так, они слишком пронырливы, в их лесах трудно пройти степной коннице, а потому нужно просто завоевать все вокруг и перекрыть торговлю со всех сторон, тогда не будет нужды снова отправлять тумен за туменом так далеко от родных степей.
Хатун вздохнула, но мужчины глупы, они не всегда видят выгоду войны без кровавых сражений, а Гуюк особенно, тот больше всего любит пролить кровь, запугать своей жестокостью не только врагов, но и тех, кто уже и так запуган. Это большой недостаток Великого хана, ведь недаром говорил еще хану Угедею мудрый правитель Елай Чуцай, что можно завоевать народы с коня, но править ими из седла невозможно. Огуль была согласна: нельзя бесконечно грабить тех, кто уже ограблен, они просто останутся нищими, а с нищих нечего взять. Нельзя убивать сильных людей в завоеванных странах, тогда некому будет работать. Умный хозяин не станет резать вены лошади каждый день, она быстро потеряет силы. Гуюк это понимает, он бережет лошадей и не бережет завоеванные земли.
Хатун вдруг поняла, что стоит перед зеркалом и под недоуменными взглядами служанок беседует сама с собой. Конечно, беззвучно, и служанки решат, что Огуль-Гаймиш общается с духами за зеркалом, но все равно нельзя так забываться. Кроме того, она собиралась пойти посмотреть на эту уруску, которая приехала от Бату-хана к Сорхахтани-беги. Небось ждет уже? Огуль-Гаймиш не сомневалась, что это та самая женщина, о которой когда-то сообщило гадание на бараньей лопатке.