Никто не ведал, чем дело кончится, разве можно на что-то надеяться, если к поганым едешь? Киев тоже лежал в руинах. В шумном, богатом раньше городе едва-едва пара сотен домов уцелела, ветер гонял по улицам клочки разметанного на чьем-то дворе сена, скрипел оторванной, болтавшейся на одной петле дверью, заносил снегом каким-то чудом сохранившиеся ворота… Выла одичавшая собака, человеческих голосов так и вовсе не слышно.
Не было Киева… Ни Торга, где когда-то стоял среброусый Перун и где крестил князь Владимир Русь, ни шумных пристаней Почайны, ни толп веселых, озорных киянок, так любивших наряды, ни множества разноцветных одежд иноземных купцов… ничего не было. Даже звон колоколов едва-едва раздавался.
В Киеве не хотелось никого и ничего видеть, потому Даниил сразу распорядился править в Выдубицкую обитель к старому знакомому архимандриту Михаилу просить, чтоб сотворили молитву о нем. До поздней ночи разговаривал с разумным игуменом. Беседа получилась тяжелой, много выслушал от старого Михаила князь такого, на что другому и возразил бы. Видно, понимал монах, что в последний раз говорит с Даниилом, старался вложить в него свои мысли, наставить, чтобы беды не вышло да польза была.
– Знаю, трудно тебе, князь Данила, было решиться самому на поклон к поганому хану ехать, но за то, что решился, хвалю. Ваша, княжья, вина в беде русской, вам и кланяться!
Даниил вскинул глаза с возмущением, только седина игумена удержала его от резких слов. Михаил понял, усмехнулся:
– Много неприятного скажу, князь, да уж придется потерпеть. Выслушай, в последний раз говорим. Не потому, что ты не вернешься, а потому, что я не доживу, давит в груди, недолго мне осталось. И не перебивай, тяжко мне говорить-то. Выслушай, думать по пути будешь, он у тебя еще долгий впереди, и не только в Сарай, вообще в жизни… Ты Калку не забыл?
Князь вскинулся с горечью:
– Ее забудешь! Чуть не всякую ночь снится!
– Вот это хорошо, только не просто битву помнить нужно, а то, почему все случилось.
– Да помню я!
– И почему? – из-под густых седых бровей блеснули серые чуть с хитринкой глаза. Сам стар уже Михаил, а глаза молодые, так бывает у очень мудрых людей, когда душа мудрости набирается, но молодой остается. Такие люди молодыми и к Господу по смерти уходят.
– Потому что врозь были, один перед другим выхвалялись и опередить старались, а на помощь не пришли! И не только те, кто с татарами бился, но и остальные!
– Верно все понял, князь. На это и надеялся, иначе и разговора бы не завел с тобой. Теперь слушай и на ус мотай.
Семя Рюриково не просто друг перед дружкой давным-давно выхваляется, это бы не так страшно было, но ведь и воюет! Сколько людей загублено в междоусобицах? Не хуже татар безбожных по своим же землям проходились! Разве только после Батыя Киев сожжен бывал? Мало ли его русские князья разрушали? И так всякий город. Не для тебя сие говорить, Галич сколько раз силой брался? А все почему? Потому что князья русские друг перед дружкой выи-то гнуть не желают! Брат перед братом гордится и воюет, племянник с дядей, зять с тестем.
Щеки Даниила заполыхали стыдом без его воли, руки сжались в кулаки, лоб потом покрылся. Все верно говорил старый игумен, разве мало он сам с Мстиславом, тестем своим, воевал? И так вся Русь. А Михаил, чуть насмешливо поглядывая на князя, продолжил:
– А что бы по-христиански не уступить друг дружке? Вот ты бы отдал Галич, если бы попросил тебя Андрей? – Не дожидаясь ответа, протянул: – То-то же… Но ведь не попросил. И ты никого не просил. Не желали и не желают русские князья друг перед дружкой выи гнуть да виниться. Теперь придется это перед вражиной делать! Господь один раз на Русь наказание привел, да не на русских землях биться позволил, на половецких. Поняли? Нет, не поняли, продолжали воевать меж собой. Батыева рать, Даниил Романович, то Господня кара на всех нас. Пока не научитесь меж собой договариваться да кланяться, будете врозь биты и кланяться станете перед погаными!
От этих слов стало совсем не по себе. Какая дружба, если князья и знаться не желают! И про поклоны тоже не нравилось, что ж теперь, поганым сапоги лизать?! Почти застонал:
– Доколе?! Неужто Руси погибать?!
– Нет. Придет время, и сумеете договориться, а пока кланяйтесь Батыю…
Даниил взвился:
– Не буду я кланяться! Он мою землю жжет и конями топчет, а я ему поклоны бить должен?!
– А что ты сделаешь? В глаза плюнешь? Так то, что против ветра плевать, тебе же в бороду и вернется. Ты князь, тебе на миру и смерть красна, а Галичина и Волынь кровью зальются, о том подумал?
– Так что ж теперь, смириться и ждать?
– Не жди, силы копи да с другими договаривайся, но с ханом не ссорься, себе и земле твоей дороже выйдет.
– Но как сделать, чтоб собственные сыновья не прокляли?
– А ты сумей золотую середину найти, чтоб и самому низко не гнуться, и землю свою под разор не подвести, тогда тебе и людское спасибо будет. – Игумен вдруг усмехнулся: – Мне епископ Ростовский Кирилл сказывал, за что Александра Ярославича после шведов особо благодарили. Не столько за то, что врагов побил, то ему как князю положено, на то и зван был, а больше за то, что живым сыновей да мужей домой в Новгород вернул, сумел перехитрить Биргера и людей тем самым сберечь. Молод князь, да разумен.
Вот так и ты, Данила Романович, не только воинскую доблесть свою кажи, но и ум, и мудрость, коих у тебя много. Ведаю, что ты воин храбрейший, а вот ныне более хитрости нужно будет, чем доблести. Сумей, княже, не погуби и себя, и людей своих.
Я с тобой человека знающего отправлю, он и толмач толковый, и хитростей их много знает, и кто кому кем приходится, кому какие дары дарить, кому какие слова говорить…
Даниил не выдержал, возмутился:
– Тьфу ты! Учиться нужно, как поганым в глаза заглядывать и подарки дарить!
Игумен рассмеялся:
– Ничего, Данила Романович, за одного битого двух небитых дают, хитрость доблести не помеха.
Он еще долго рассказывал о порядках в Орде, о людях, о неприятностях, которые могли поджидать. Понимал, что все князь не запомнит, но что-то в мыслях задержится, остальное по пути Хитрован доскажет. А в конце разговора пообещал:
– Даже если придется идолу кланяться, знай, княже, что твой грех я на себя беру. Пусть твоя душа чистой останется.
– Ты уж второй, кто сей грех разделить мыслит.
– Кирилл, что ли, предлагал?
– Он. Тоже уговаривал грешить, чтоб ему было в чем перед Господом каяться. Я постараюсь вам своих грехов не добавлять, сам обойдусь.
Вроде говорить шуткой закончили, а тяжко на душе было, до Сарая еще добраться нужно…
Утром, наблюдая, как Даниил со спутниками усаживаются в ладьи, чтоб хоть часть пути по воде пройти, игумен вдруг окликнул князя: