Микола сеном для скотины на зиму запасся, он хозяин крепкий, не то что сосед Антип, тот в горячие летние деньки бока чешет до обеда, а потом норовит чего у других выклянчить. Антип хотя и сродственник, но в прошлом году не дал Микола сена для его скотины, едва самому хватило. У Антипа корова едва до весны дотянула, на веревках во двор выносили, сама на ногах не стояла. Думал, что этим летом руками Антип траву станет для буренки рвать, только чтоб хватило на зиму, но тот проболтался в Москве в самый покос, а его баба в одиночку много ли накосила? И чего делал в столице? Говорит, торговал. Миколина жена Марфа ворчала: ну и торговал бы по зиме, когда время есть, чего же семью в самый срок бросать? Марфа жалела свою сестру Анею, жену Антипа, помогала чем могла, подсовывала для мальцов Антиповых и втайне от мужа, но не могла же накормить всех…
Дверь в сени бухнула, видно, Марфа зашла с полным подойником, руки заняты, нечем дверь придержать. Микула, уже плескавшийся в рукомоя, оглянулся. Так и есть, в дверь боком протиснулась жена. Молоко едва не плескалось через край. У них хорошие коровы, двух доить не выдоить, а третья стельная, скоро теленок будет, тоже прибыток…
– Слышь, Микола, Антип снова в Москву собрался. Наказать чего?
Хозяин дома хмыкнул:
– Да есть что наказать, только как ему, непутевому, деньги доверить?
– Может, сам съездишь ненадолго? – Жена высказала то, о чем думал и Микола. – За ним присмотришь…
Снова усмехнулся мужик: если поедет, то никак не за тем, чтобы родича оберегать от беспутства. Его деньги, пусть как хочет, так и тратит. Но спорить не стал, накинул на плечи тулупчик, шагнул на двор.
У соседей и впрямь шли сборы, только не слишком споро. Анея вяло ругалась с мужем, призывая того двигаться шустрее, скоро рассвет, а ничего еще не уложено. Микола подошел к хлипкому забору, окликнул:
– Антип, ты никак куда ехать собрался?
Тому лишь бы ничего не делать, споро подскочил к родичу, закивал:
– Еду, еду… В Москву еду.
– А чего ж с вечера не собрался?
Антип, скосив глаза на жену, таскавшую из дома в сани кули, развел руками:
– Дык… как-то не успел. Ничего… сладится…
Микола поскреб затылок:
– Мне, что ль, съездить?
Антип не очень-то поддержал соседа, с одной стороны, ехать вдвоем сподручней и торговать тоже, а с другой – все время под приглядом будешь. Осознав, что может попасть под соседский дозор, он вдруг заторопился:
– Ну, ты пока думай, а я поехал.
Микола тоже отправился в Москву на следующий день, только у него все было сложено с вечера, потому выехал ранехонько утром, почти до света. По пути ему встретился странный поезд, пришлось спешно отступить с дороги – царские люди везли из монастыря что-то. Но это мало интересовало Миколу, со своими делами разобраться бы…
Глядя вслед удалявшимся саням, он размышлял. И кто только не наползал на Русь, кто только не полонил русских людей! И у самих вечно меж собой ругань стоит… А кто лается? Не мужики же, тем все одно, какой боярин или князь во главе. И надо-то всего – не влезать в их дела. Дай тому же Миколе на себя трудиться, он и другим заработает. Не трогай русского мужика, не мешай ему, он сам с жизнью справится, и боярина своего накормит, и государю достанется, но мало было на Руси таких времен, чтобы не мешали. Может, потому и голодала она веками? Нынче единый царь-государь на Руси, а покоя все равно нет.
Чудные дела творились в Москве, государь не просто ездил по монастырям и храмам и истово молился, к такому привыкли, но приказал отовсюду увозить образа с собой во дворец! Сначала служители только дивились, но, когда во дворец перетащили большую часть дорогой церковной утвари и икон, стали роптать. Государь не обращал никакого внимания на недовольство церкви. Во всех монастырях и храмах просил благословения на дела будущие, не объясняя какие. Молился истово, отказать в благословении было невозможно.
А в саму Москву по царскому вызову съезжались далеко не самые родовитые, но никак не связанные со Старицкими бояре, дворяне и служилые. Ломая головы над тем, к чему государю такое, везли свои семьи и скарб…
Морозы стояли знатные! Птицы на лету мерзли, деревья по ночам трещали, но и снег выпал вовремя, укрыл все белым покрывалом, спрятал землю-матушку от жгучих холодов. Люди старались зря из тепла не выходить, но как не пойдешь, коли скотина есть и пить требует, если на торг идти надо, если другие дела зовут?
Все одно немало обмороженных оказалось в ту зиму…
Ко дворцу с легким прискоком мчался служка Успенского собора. Хотя под рясу одета меховая скуфейка, на ногах валенки, но уши все равно мерзли, потому и спешил бедолага, на бегу растирая их озябшими руками. Он зажал под мышкой толстую книгу в богатом переплете, спрятав ладонь левой руки за пазухой, а правой тер ухо. Когда правое ухо покраснело, служка решил потереть и левое, но не удержал тяжелый фолиант, и тот скользнул на снег. Воровато оглядевшись, служка убедился, что никто из важных персон такой крамолы не видел, любопытные мальчишки да пара нищих, что устало брели вдоль улицы, не в счет.
Он нес книгу государю, тот чтение любит…
Вдруг служка замер, забыв о холоде и своем отмороженном ухе. Застыть его заставило большое скопление подвод перед царским дворцом. К чему в Кремле подводы? Словно государь куда уезжать собирается… Служка вспомнил, что Иван Васильевич был к заутренней, постоял, помолился, а потом вдруг велел собрать всю утварь да снять иконы, какие ценные, и снести к нему. Для чего сие – не сказал. Унесли и книги соборные тоже, одна вот осталась случайно, велено и ее принести во дворец.
В спину кто-то толкнул:
– Чего встал, рот раззявив?!
Не слишком вежливое обращение вернуло мысли служки на место, он посторонился, пропуская несущих большой сундук холопов, и засеменил дальше.
И все же в Кремле творилось что-то необычное – огромное количество подвод и возков загружались всякой всячиной, начиная от сундуков, окованных железом, и до тюков, видно, с мягкой рухлядью. «Точно переезжает государь, – подумал служка. – Только вот куда? И к чему ему церковная утварь? Неужто для нового храма какого?»
Книгу едва успел протянуть дьяку, что распоряжался погрузкой, тот выхватил толстенный фолиант, кивнул и сразу протянул рослому холопу в распахнутом зипуне:
– Тимошка, добавь в шестую подводу!
Тимошка замер, видно, пытаясь сосчитать, где она, шестая. Дьяк зло ткнул холопа в спину тяжеленной палкой, на которую опирался:
– Где гнедая запряжена! Семен возница!
– А-а-а, – протянул Тимошка и неспешно потопал к подводе с гнедой лошадью.
И как ему не холодно? – поежился от одного вида холопа служка и тут же получил посохом дьяка по собственной спине:
– Чего встал?
Служке поспешить бы прочь, но любопытство пересилило: