* * *
– Бог благословляет тебя, государь князь великий Иван Васильевич, Владимирский, Московский, Новгородский, Псковский, Тверской, Югорский, Пермский, Булгарский, Смоленский и иных многих земель. Теперь ты государь всея Руси. Будь здрав на великом княжении, на столе отца своего-о-о… – Голос митрополита Даниила низок и мощен, а потому гудел под сводами собора.
Трехлетнего малыша едва видно под большими бармами, богато расшитыми священными знаками. А уж из-под шапки вообще высовывался только его длинный нос. Чуть мотнул головой, чтоб шапка не наползала на глаза, мать дернулась помочь, но взгляд митрополита удержал ее на месте. Князь должен сам, потому как теперь он не княжич, а князь! Глазенки маленького Ивана с любопытством разглядывали все вокруг. Ему очень хотелось потрогать висящее на длинной цепи кадило митрополита или снять эту большую тяжелую для детской головы шапку, но мать смотрела строго, и он старательно сидел прямо и ручками ничего не трогал. Потом его почему-то бросились поздравлять, даже мать. По поведению взрослых Иван понял, что он теперь главный! Это было внове, но все равно ребенку больше всего хотелось, чтобы действо поскорее закончилось.
Дома отчего-то радовалась и мамка Аграфена, звала его великим князем, смешно кланялась. Потом Ивана угостили всякими сладостями, брату Юре тоже досталось. Иван понял, что сегодня был какой-то большой праздник, который касался прежде всего его, что заслуга в этом празднике его матери и что она очень довольна.
Если маленький князь не понимал, что произошло, то Елена не могла нарадоваться: ведь получилось по ее задумке. Теперь она не просто мать маленького княжича, она великая княгиня, мать венчанного на царство Великого князя Ивана IV Васильевича, хотя ему от роду всего три года! Это даже неплохо, что всего три, пока будет править мать, и постарается, чтобы бояре не мешали.
В дверь опочивальни, где сидела Елена, наблюдая, как мамка Аграфена переодевает Ивана в ночную рубашечку, чтобы уложить спать, постучали. Стоявшая ближе к двери девка вопросительно глянула на княгиню. Елена кивнула:
– Впусти.
Она ждала Телепнева и не ошиблась, пришел именно он. Склонился перед маленьким Иваном, снова поздравляя с венчанием. Мальчик смотрел на боярина, прикидывая, стоит ли дернуть за красивую блестящую пуговицу на кафтане, которая давно нравилась? Он уже осознал, что сегодня можно все, потому дернул. Телепнев рассмеялся:
– Нравится? Давай оторву.
Треснула нитка, которой была пришита пуговица, и драгоценность перешла в ручку малыша. Иван довольно рассмеялся, ему определенно нравился этот день!
Елена, чуть скривив губы в улыбке, все же позвала:
– Пойдем ко мне в светелку, поговорить надобно.
Ее не остановил недовольный взгляд мамки Аграфены. Та фыркнула: и о чем только думает?! Едва мужа похоронила, как тут же с чужим мужем разговоры бесконечные говорить взялась! Но великой княгине было не до нее, есть дела поважнее недовольства Челядниной. А вот Телепнев дал себе слово постараться больше не оказываться в княжьих покоях в неурочный час, не то впрямь обвинят в том, чего и не было!
– Мыслю, как бы избавиться от опеки над сыном, – безо всяких предисловий начала Елена.
– Тебе венчания сегодняшнего мало?
– Что венчание? Если Ивану под боярами сиднем сидеть до пятнадцати лет, то какой с него прок?
– Зачем тогда устраивала все это? – недоумевал Телепнев. Овчину обидело то, что Елена обошла даже его, обратилась к митрополиту сама. Но выговаривать ничего не стал. Княгиня поняла обиду, положила холеную руку на его рукав.
– Не обижайся на мою поспешность, тебя вчера не было в Москве, а я торопилась.
– Чего торопилась-то?
Не отвечая на заданный вопрос, Елена начала говорить о задуманном:
– Соберу новое окружение для великого князя, двор надо поменять. Посоветуй, кого взять, чтобы не отсекать сразу всех, убирать постепенно.
Телепнев изумленно уставился на княгиню. Она начала показывать свой характер! Да, боярам еще предстоит узнать, какова настоящая Елена Глинская! Но, подумав, покачал головой:
– Трудно будет. Семибоярщина сильна…
– Кто? – изумилась Елена.
– Бояр при княжиче семь, оттого и семибоярщина.
– Иван великий князь, не зови его княжичем! – Телепнев готов был поклясться, что в голосе любовницы послышались не обещавшие ничего хорошего нотки. Ого! С ней надо осторожней, не то найдет себе другого, а его отправит в темницу помирать от голода.
– Конечно, конечно, – поспешил отвлечь от своей оплошности. – Оставленная опека просто так власти не отдаст.
Елена недобро усмехнулась:
– Заберем сами!
Телепневу очень хотелось спросить, кто это мы, но не рискнул.
– Елена, среди опекунов Михаил Глинский, как с ним сладить?
– Сладим! Среди бояр нет единства, каждый на себя тянуть станет. Тем и воспользуемся.
Весь вечер Телепнев размышлял о том, как же он плохо знал Елену. Эта способна не просто венчать маленького сына на царство, но и взять власть в свои руки, отодвинув в сторону бояр, назначенных самим великим князем в завещании. А кто не пожелает подвинуться, тому и до плахи недалеко. Почему же Василий не разглядел такой нрав у своей молодой жены? Или разглядел, потому и оставил целых семь бояр опекунами, а ее саму в положении простой вдовы?
Телепнев старательно гнал от себя мысль, что бояре могут быть не просто отодвинуты, а даже уничтожены, и что ему самому придется принимать в этом участие, если не хочет оказаться в опале. Верно опасался, так и произошло.
Над суздальскими монастырями кружат обеспокоенные птицы. Звон разносится по округе, но звон тот не светлый, радостный, а поминальный…
В монастыре звонят колокола, потому что из Москвы принесли тяжелую весть – умер великий князь Василий Иванович. Монахини молятся за помин его души. Грешен покойник, ох, грешен. Его главный грех – старица Софья, а в миру Соломония – вместе со всеми стоит на коленях, истово кладет поклоны. Старицы тоже женщины, нет-нет да кто-нибудь бросит любопытный взгляд на Софью – не радуется ли, что обидчик помер? Князь Василий сильно обидел жену, сослал в монастырь, зная, что тяжела. Верно сделала старица Софья, что не отдала ему сыночка, каково было бы мальчику при мачехе, да еще такой, какова новая княгиня? Говорят, зла, ненавистна, властолюбива. Иноземка, одним словом, что ей на Руси?
Волей-неволей появлялась мысль, как будет теперь? Княжич совсем мал, кто править станет? Снова приглядывались к Софье старицы, не пора ли всему миру предъявить Георгия? Тому лет много больше. Настоятельница не выдержала, после вечери зашла к Софье в келью. Старица стояла на коленях перед образами, молилась. Перекрестившись, матушка присела на лавку, огляделась, хотя хорошо знала каждую мелочь в келье. Было тех мелочей совсем немного, хотя и дано на содержание Софьи и ее сына князем достаточно, но живет старица скромно, почти как все. Настоятельница вспомнила слухи, что ходили по Москве, мол, князь и Новодевичий монастырь для своей жены строил, да почему-то отправили ее сюда, в Суздаль, видно, и впрямь не своей волей шла.