Все происходило как в тумане, вокруг люди, люди, он живо вспомнил те приемы, на которых бывал еще маленьким мальчиком при матери. Сидел тогда, стараясь лишний раз головой не качнуть, лишнего не сказать. Теперь снова вспомнилось это состояние, и вдруг сильно захотелось выбраться на воздух или вообще бежать, но Иван взял себя в руки и постарался слушать, о чем говорят и поют в храме. Кто звал венчаться на царствие? Сам захотел! Теперь будет царем, настоящим правителем, потому к вот такому скоплению людей, следящих за каждым движением, ловящих каждое слово, должно привыкнуть.
Иван обманывал сам себя, был неглуп и понимал, что настоящей власти ему не видеть, пока рядом дядья Михаил и Юрий Глинские. «Ничего, наступит и мое время!» – почему-то злорадно подумалось молодому царю. А служба продолжалась. Он снова размышлял не о том, что звучит под сводами Успенского собора, а о том, пришла ли на венчание Анастасия? Сам себя одернул – конечно нет, ведь она теперь невеста, ее берегут-стерегут мамки, тетки, бабки, не дают шагу ступить лишнего. Почему-то сразу сокрушился: жаль, что не видит всей красоты действа, и решил, что непременно обо всем расскажет жене.
От посторонних мыслей его отвлекло окончание торжественной службы. Теперь уже Иван был главным лицом происходящего, потому размышлять о чем попало не мог. Митрополит Макарий, громогласно молясь, почти со слезами радости на глазах возложил на него венец, бармы и крест.
– Радуйся и здравствуй, православный царь Иоанн, всея Руси самодержец на многие лета!
Неужели это о нем?! Ивана точно поделили надвое. Один принимал поздравления, слушал поучения митрополита Макария о том, каким царем должен быть, кивал в ответ на приветствия, на крики собравшегося на площади народа. Второй словно наблюдал за всем со стороны, видел свою высокую, все еще нескладную фигуру в тяжелом нарядном одеянии, бармы, великоватые для юношеских плеч, длинные пальцы руки, сжимавшие скипетр, и толпу, кричащую от радости.
Откуда-то появилась неожиданная мысль: «Они-то чему рады?» Сам себя осадил: «Как не радоваться? Теперь у них есть царь! А царь – это я!» И даже самому было не до конца ясно, рад он этому или нет. Хотел венчаться, очень хотел. Царь – титул императорский, князя выше. Но, значит, и вольной жизни, когда делал, что в голову взбредет, пришел конец. Беспутство и развлечения надобно бросить, негоже царю толпу конем давить или в саван рядиться, хватая девок за всякие места.
Иван скосил глаза на шествующего рядом митрополита Макария. И как он может вот так поститься, на женщин не глядеть, не давать себе воли? Ему вдруг очень захотелось и самому смирять необузданный нрав, подчинить натуру воле, стать именно таким правителем, о каком говорил митрополит в напутствии. «Стану!» – решил Иван.
Толпа вокруг славила нового царя, для народа прямо на площади выставлены бочки с медом и пивом, столы с жареным мясом, калачами, разной снедью. Москвичи должны запомнить венчание Ивана на царство! «Только бы давку не устроили, не то поломают друг дружке ребра», – подумал и сам себе подивился. И это он, который совсем недавно был не прочь сам ломать ребра прохожим, давя конем не успевших вовремя отскочить с дороги! Поистине, Иван менялся на глазах, собственных глазах, и радовался этому, пожалуй, больше, чем самому венчанию. Нет, правитель он не потому, что венчан, а потому, что вдруг почувствовал себя таковым! Отныне он будет править, а не просто сидеть во дворце или гонять по округе, решил молодой царь, и вдруг, широко и радостно улыбнувшись, прибавил шагу. Он царь, скоро будет мужем, молод, здоров, его любит народ, чего еще желать?
Знать бы Ивану, что лишь события, произошедшие полгода спустя, позволят ему действительно стать правителем. Не случись июньского пожара 1547 года, неизвестно, смог бы он одолеть своих родственников Глинских?
Но до пожара была еще свадьба.
Ивану совсем не хотелось, чтобы и на них с Анастасией вот так же глазели толпы любопытных, вокруг толпились неповоротливые бояре в огромных шубах, потели, пыхтели и бурчали себе под нос с неудовольствием. Потому он не возражал, когда дядя Михаил Глинский объявил, что присутствовать будет только родня самого царя и его невесты. Бояре тоже не возражали, многие были недовольны выбором Ивана. Как же, кто такие Захарьины? Почти холопы царские, что же, не нашлось более высокородной красавицы в Москве?
Венчали молодых тоже в Успенском соборе. За несколько дней до венчания митрополит потребовал, чтобы жених и невеста исповедались, мол, как же вступать в новую жизнь, не покаявшись в грехах прежней? Иван от таких слов ужаснулся, хотя он и каялся время от времени своему духовнику, но не митрополиту же, да еще и такому, как Макарий! Но сделать это пришлось. На исповедь царь приходил трижды, видно, много грехов за ним числилось, зато уходил после бесед с Макарием каждый раз все светлее и светлее. Навсегда после этого Иван запомнит, что исповедь, искреннее покаяние облегчает и осветляет душу всенепременно, и не раз будет поступать именно так – безумно, страшно грешить и искренне каяться.
Анастасия тоже говорила с митрополитом. Ивана очень интересовало, о чем, но открыто спросить не мог, нельзя выспрашивать тайну исповеди. Митрополит сказал сам. Заметив любопытство, светившееся в глазах молодого царя, когда завел разговор об исповеди его будущей жены, Макарий притворно вздохнул:
– Грешна молодица…
Иван чуть не ахнул, ведь он сам выбрал невесту, а если та не дева?! Митрополит едва сумел спрятать улыбку, все так же сокрушенно качая головой:
– Да только и ты, царь-государь, виновен в том грехе.
– Я?! – изумился Иван.
– Да. – Макарий улыбался уже открыто, но Иван этого не замечал. Как он мог быть виновен в грехе девушки, с которой дважды едва перекидывался взглядами в церкви?! Митрополит продолжил: – В самом ее страшном грехе, какой нашелся. Не о службе думала отроковица, стоя в церкви, а о тебе, едва тебя завидела.
Если бы кто-то, кроме самого Макария, видел растерянную физиономию царя, смеха не обобраться, но митрополит никому не стал рассказывать об этом разговоре. Иван наконец понял, о чем речь, тоже не смог сдержать улыбку, которая была чуть смущенной, но довольной. И Макарий был доволен, немало изменился Иван за последнее время, точно это были два человека – до и после. Митрополит возносил благодарение Господу за то, что сподобил Ивана повзрослеть, подвигнуться к лучшему. Теперь удержать бы государя…
Сразу после венчания в Грановитой палате был устроен пир. После свадебных торжеств, занявших несколько дней, молодые, несмотря на зимнюю непогоду, отправились пешком в Троице-Сергиев монастырь, где неделю истово молились у гроба святого Сергия. Такого от Ивана не ожидал никто, митрополит Макарий не мог нарадоваться, великовозрастный оболтус на глазах превращался в истового христианина. Братья Глинские и бабка Анна Глинская только усмехались, для себя семейство решило, что ничего страшного во вдруг открывшейся набожности молодого государя для них нет, а значит, пусть молится. Это лучше, чем влезать в их дела.
Ивана и впрямь пока занимала только Анастасия, рядом с ней муж не мог повысить голос, старался во всем угодить, только бы большие серые глаза смотрели ласково. Анастасия так и смотрела, она влюбилась в рослого красавца с первого взгляда, когда Иван оказался в Благовещенской церкви одновременно с Захарьиными.