И вдруг Иван заметил сидевшего в стороне с презрительным выражением лица боярина Михаила Репнина. Не будь у Репнина такой мины, царь, может, и не обратил бы внимания на степенного дородного боярина, ему уж и скакать не под силу. Но именно перекошенное лицо разъярило Ивана. Подскочил к сидевшему:
– Что не веселишься, боярин? Али худо с нами?
Тот попытался свести все к отговорке, мол, дурно ему, потому и присел. Но государя не обманешь, протянул боярину шутовскую маску:
– Надевай!
Тот выпрямился, но брать не стал.
– Ну?..
Вокруг замерли, если и не все расслышали, то по одному виду Ивана Васильевича поняли, что предстоит что-то либо смешное, либо страшное. Боярин медленно поднялся, побелев. Его глаза неотрывно смотрели в глаза царя, казалось, скрестились два клинка, вот-вот сверкнут, полетев в разные стороны, искры.
Лицо Ивана тоже побелело, рука, державшая маску, чуть дрожала от злости. Стоявшие рядом поняли, что живым боярину отсюда не выйти. Похоже, понял это и сам Михаил Репнин, но гордо вскинул голову, отталкивая скомороший наряд. Маска упала ему под ноги уже в полной тишине, боярин пнул ее ногой. С трудом разлепив ставшие враз непослушными губы, Репнин хрипло произнес:
– Негоже, государь, мне скоморошничать…
Из горла царя вырвался хрип:
– Мне, государю, гоже, а ему негоже?..
Его лицо перекосила злость, не оборачиваясь, бросил всегда готовым услужить рындам:
– Вон его!
Боярина вытолкали взашей.
Веселье продолжилось, возможно, и не все хотели веселиться, но кто бы еще рискнул воспротивиться? Никто, в тот вечер хватило боярина Репнина.
Митрополиту Макарию донесли, что у государя новая книга. Тот удивленно уставился на Андрея Прозорова, царского духовника, принесшего такую весть.
– Да дивно ли это? Государь любит читать.
Протопоп замялся:
– Владыка, негоже бы Ивану Васильевичу такую книгу читать…
– А что такое? – насторожился митрополит. Видно, что-то не то предстало перед очами молодого царя, коли его духовник тревогу забил.
– Дьяка Курицына труд «Сказание о Дракуле».
Макарий задумался, прав поп Андрей, точно прав. Сам митрополит только единым глазом глянул в сей труд и долго плевался. Конечно, повесть эта дьяком написана честно, Федор Курицын возглавлял русское посольство в Венгрию и Молдавию, дьяк что видел, о том и написал… Только больно страшна книга эта, учит тому, как граф сумел при помощи жестокости навести порядок в своих владениях. А ну как государь пожелает последовать его примеру?
– Я поговорю с Иваном Васильевичем, – вздохнул митрополит. У Андрея с души груз свалился, теперь этот груз на душе у митрополита лежать будет.
Макарий и правда попытался поговорить с подопечным о немыслимой жестокости венгерского графа. Царь в ответ рассмеялся:
– Где ты, святой отец, жестокость увидел? Верно Дракула все делал – огнем и мечом выжег в своих владениях скверну.
– Да ведь он признает один способ исправления – убийство! – ужаснулся митрополит.
– А ты, отче, ведаешь другие? Скверну только огнем выжигать надобно, да так, чтобы смрад от того костра всем чувствовался. Только тогда бояться будут! Любую скверну жечь надо! Придет время, и я у себя ее выжгу!
Глаза государя сверкнули нехорошим огнем, потому митрополит не смог спросить, как быть с его собственной скверной, которую допустил во дворец? Но, видно, Иван и сам понял невысказанное. Взор стал насмешливым, приблизив лицо к митрополиту, Иван Васильевич усмехнулся:
– Мне можно! – Выпрямился и повторил: – Царю можно, остальным нет! В делах я царь, а в утехах, хотя бы и плотских, человек! Но как дух мой царский, так и плоть моя человеческая неподсудны людскому суду!
Тоскливо было на сердце у митрополита Макария, когда возвращался тот на свое подворье. Где-то проглядел он государя, что-то недосмотрел.
– В жестокие времена живем, – бормотал себе под нос митрополит, сокрушенно разводя руками.
Времена и впрямь были жестокими и не только на Руси.
В книге, о которой шла речь между митрополитом и государем, дьяк посольского приказа времен Ивана III Васильевича, деда Грозного, Федор Курицын подробно и почти с удовольствием описывал, как при помощи казней и истязаний венгерский граф Дракула вершил правосудие на своей земле. Это просто пособие по истязаниям. Современная версия киношного Дракулы мелковата по сравнению с настоящим фильмом ужасов, который являл настоящий граф.
Любые проблемы Дракула решал радикальными мерами – нет человека, нет проблемы!
Однажды объявил, чтобы со всей земли к нему собрались старые, немощные, больные, бедные… Огромную толпу нищих и калек, собравшихся в ожидании щедрой милости богатого правителя, Дракула для начала пригласил в специально выстроенный дом, от пуза накормил, а потом… приказал закрыть все двери и дом поджечь! Так граф боролся с бедностью и болезнями!
За любую провинность или несоответствие образу счастливого, преуспевающего человека следовало сажание на кол, свежевание, прокалывание раскаленным прутом насквозь, отрезание грудей и т. д. и т. п.!
Ну, если образ графа Дракулы стал символом жестокости и вампиризма, то о других страшных правителях того времени мы помним гораздо меньше. А ведь ужасный граф был шаловливым ребенком по сравнению с Чезаре Борджа и его отцом Папой Римским Александром VI, чьи прелюбодеяния (они вместе с отцом делили ложе сестры Чезаре Лукреции), кровосмешение, бесконечные убийства, травля живых людей как дичь приводили в дрожь даже ко всему приученных подданных. Современник Ивана Грозного Генрих III, успевший с год побыть королем польским после смерти Сигизмунда, по возвращении из Польши превратил парижский двор в настоящий вертеп, а сам принялся наряжаться в женскую одежду, румянить щеки, красить губы, приказав всем говорить о короле «Его Величество». При этом придворные оргии сопровождались религиозными. Стараниями короля и его «миньонов» (милашек) казна была разграблена, страна разорена. Самого Генриха часто охватывала паника, приводившая к немыслимым событиям. Однажды ему приснилось, что его пожирают дикие звери. Проснувшись, король велел немедленно перебить всех многочисленных львов и медведей, содержавшихся в клетках дворца.
Рядом с разгульной Францией стонала под тяжелой рукой короля-фанатика Испания. У Филиппа II в отличие от его беспутного соседа была совсем другая задача – истребить всех еретиков, к которым король относил любого не католика! Еще до Филиппа Торквемада, этот ужас Испании, превратил ее в единый костер инквизиции. Король продолжил дело великого инквизитора. Когда в Испании стало попросту не хватать человеческого топлива для костров, Филипп взялся за другие свои владения – Нидерланды, где протестантов пока было достаточно. Тысячи и тысячи людей оказались сожжены, обезглавлены, закопаны заживо.