– Чего?! – не поверил воевода.
Васька перекрестился:
– Вот те крест! Сказал, в подпечье сверток в холстину завернутый. Царю Ивану Васильевичу писано.
– А княгиня? – все еще не мог взять в толк Морозов.
– Княгине ничего не велено передавать.
– Врешь! – заключил воевода, но велел слугам спешно посмотреть в подпечье. Пока ходили, он внимательно смотрел на холопа:
– К кому бежал князь?
Шибанов пожал плечами, чего теперь скрывать?
– К королю Сигизмунду, вестимо.
– Значит, заранее готовился?
Ну уж на этот вопрос и ответа ждать глупо, если так ловко бежал, конечно, готовился.
– Эх, князь Андрей, князь Андрей, – тяжело вздохнул воевода. Курбский был его другом, а потому особенно сокрушался о нем воевода Морозов.
Пойманного слугу отправили в Москву. Туда же повезли и найденные письма. Воеводам было даже страшно подумать, какой гнев вызовет у государя и сам побег Курбского, и тем более его письмо.
Про Олену точно забыли. Но забыл воевода, а вот дьяк нет. Он явился в темницу к красавице к вечеру. Та сидела, привалившись к стене, из разбитой губы текла кровь.
– Чего это? – нахмурился дьяк.
Страж развел руками:
– Да кусается стерва!
Углядев, что подол у Олены разорван, дьяк усмехнулся:
– Ты ее оприходовал, что ли?
– Ага, ее оприходуешь! Точно кошка дикая! Ну ее!
– Ничего… А ну позови Тишку, вдвоем подержите.
Олена вскинулась, осознав, что ей грозит. Но как справиться бабе, даже крепкой, с тремя здоровенными мужиками? К утру она забылась тяжким сном, брошенная после измывательств в угол. Снился Олене все тот же Васька, она тянула руки, а в руках дите спеленатое. Но Васька ушел, даже не оглянувшись.
На третий день утром Олену обнаружили в петле, которую та скрутила из оторванного подола. Сколько надо было силы воли и желания удавиться, чтобы повеситься вот так, ведь ноги женщины доставали до пола! Но не вынесла позора и издевательств, подогнула колени, чтобы затянуть петлю потуже…
Дьяк, поморщившись, велел схоронить за крепостными стенами подальше… Тащившие тело Олены стражники вздыхали:
– Какая баба пропала…
Государь с утра был в хорошем настроении. Вчера славно попировали, повеселились, но пил в меру, и голова не трещала. Правда, давило какое-то недоброе предчувствие, но он старательно гнал от себя дурные мысли. Устал от бесконечных дел, хотелось попросту на богомолье, как ездили раньше с Анастасией, хотелось отдыха душе.
– Государь… – Голос ближнего боярина был перепуганным.
– Что? – вскинулся Иван. Вот оно, сердце не обмануло!
– Вести недобрые из Юрьева, государь.
Царь выпрямился, окаменев внутри, и повелел:
– Зови!
Но вошедшего воеводу встретил почти отвернувшись, вроде разглядывал что-то у стола. Тот замялся, не зная, можно ли говорить.
– Говори, – Иван головы не повернул.
– Государь, воевода князь Андрей Михайлович Курбский… – боярин не успел договорить, Иван уже и сам все понял, что же еще, если не побег его старого приятеля, мог так перепугать воеводу? Но царь вида не подал, стоял как стоял, – бежал в Литву!
– Собачьим изменным обычаем преступил крестное целование и ко врагам христианства присоединился?!
Иван Васильевич очень постарался, чтобы плечами удалось пожать презрительно. Эка невидаль – побеги! Сколько их было, сколько еще будет! При деде Иване бежали из Литвы в Московию, теперь бегут обратно к Сигизмунду. Плохо, что это Курбский, ведь почти другом много лет был… Но боярин явно собирался добавить еще что-то. Царь все же повернулся к нему.
Воевода протягивал два свитка.
– Государь, князь в подпечье письма тебе и старцам печорским оставил. Станешь ли смотреть?
– Что? – брови царя изумленно вскинулись. – Как это оставил?
– Его слуга после побега тайно пробрался в Юрьев, чтобы те письма взять, да мы перехватили.
– Где слуга?!
– Привезли в цепях. – Голова боярина склонилась ниже некуда. Понимал, что хоть это чуть оправдает их, иначе за побег Курбского всему Юрьеву не сносить головы!
– Вели привести!
Пока стрельцы тащили из повозки связанного Ваську Шибанова, Иван Васильевич пробежал глазами письмо Курбского. Сказать, что взгляд царя не сулил ничего хорошего, значит, не сказать ничего. Такой ярости и бешенства у него давно не видели! Даже рука, державшая лист, ходила ходуном.
Избитого и связанного Шибанова бросили на пол. Он так и остался лежать. Из раны на плече текла кровь, дыхание вырывалось из горла с хрипом.
Государь смог пересилить свой гнев, и от того, что спрятал его вглубь, становилось еще страшней.
– Где твой хозяин? – Иван намеренно не назвал имя Курбского. Много чести обзывать князем изменника!
Васька прохрипел в ответ:
– В Литве, государь.
– А чего же тебя с собой не взял? Не нужен? – Голос Ивана Васильевича даже стал насмешливым. Это была ухмылка аспида перед своей жертвой. Шибанов хорошо понимал, что ему пришел конец, но оставался верен хозяину.
– Меня князь обратно прислал, чтобы письма его достал и передал.
– Эти?! – Рука царя сжала листы в комок.
Шибанов, как мог, кивнул.
– А к старцам для чего ходил?!
– Тоже с письмом от князя.
– К измене старцев склонял?!
Шибанов молчал. Иван Васильевич поморщился:
– Взять его! Позже поговорю!
Холопа уволокли. Его босые ступни тащились по полу, оставляя кровавый след, который слуги тут же бросились вытирать.
Дворец притих, было ясно, государь в гневе, а его гневная рука тяжела… До вечера Иван Васильевич о холопе Курбского не вспоминал, но долго сидел в одиночестве, снова и снова перечитывая письмо беглого князя. Потом позвал к себе Алексея Басманова. Боярин сам хотел попроситься к государю, да не рискнул.
На Ивана было страшно смотреть, его лицо перекосило, оно состарилось сразу на несколько лет. Голос хрипл, дыхание неровное. Басманов только собрался сказать, что не стоит Курбский того, как Иван протянул ему лист:
– Прочитай, в чем князь меня винит!
Басманов, с тревогой глядя на государя, взял лист, начал читать и словно забыл о присутствии рядом царя. Курбский выплеснул на бумагу все, что копил много лет! Князь корил государя за самовластие, всячески изобличал и даже грозил многими карами! Объявлял о приходе на Русь Антихриста!