– Там… там…
– Что там? – разозлился на недотепу Федор Басманов, наблюдавший за тем, как спешно заваливают камнями опасный участок стены.
– Татары! – В следующее мгновение Микула упал, пронзенный стрелой с черным оперением. Хотя черным в ту ночь было все.
Федор не растерялся, его голос не дрогнул, отдавая команды:
– Не высовываться без надобности! На стены не допускать, лестницы их сбрасывайте, по лестницам полезут!
В этот момент из-за стены прилетел вертящийся огненный шар, рассыпая искрами.
– Только тебя тут не хватало! – разозлился кузнец Косой. Ему-то не привыкать с горячим работать, подхватил шар клещами и бросил обратно. За стеной раздался взрыв. Вокруг невольно засмеялись:
– Ай да Косой!
Татары пытались забросать и без того едва державшуюся крепость огнем, разбить стены или хотя бы поджечь их. Но ничего не помогало – рязанцы стояли как скала, так и не пустив врага в город! К утру сдался сам Девлет-Гирей, скрипя зубами, он приказал прекратить штурм, боясь как бы Басманов не вышел из города и не нанес удар по основательно потрепанным ночным штурмом войскам.
К Басманову примчался посланец от сына со стен. Он был вне себя, но глаза восторженно горели:
– Алексей Данилович, уходит!
Тот не понял:
– Кто уходит?! Да говори ты толком!
Парень, едва переводя дыхание и пытаясь проглотить ком, неожиданно вставший в горле, мотал лохматой светлой головой:
– Татары уходят! Девлет-Гирей!
– Чего?! – изумился не только Басманов, который вместе с помощниками пытался придумать, как продержаться на ветхих стенах еще хотя бы день, пока (может быть) подойдет помощь от государя. Алексей Данилович не стал говорить рязанцам, что никакой помощи не будет, но сам об этом не думать не мог. И вдруг такая весть!
К стене, с которой был лучше всего виден лагерь татар, метнулись все. Татары действительно уходили. Глядя им вслед, владыка, который не отставал от воинов и не спал всю ночь, осеняя крестом защитников города и молясь прямо на его стене, пробормотал:
– Пограбят народ…
– Зато живы! – весело отозвался ему кто-то из защитников.
Басманов усмехнулся другому:
– Федор, вели народу уйти со стены, не ровен час рухнет, и без татар все завалим. – В его голосе слышалось удовлетворение.
В это верилось с трудом, но так и было. Девлет-Гирей, придя с огромной ордой и дойдя без остановки до самой Рязани, ушел, испугавшись маленького, необученного гарнизона во главе со случайно оказавшимся вблизи города Алексеем Басмановым!
Алексей Данилович был горд собой, сыном, рязанцами, не испугавшимися полчищ хорошо вооруженных и обученных врагов. Но ему не давала покоя мысль: как могла пограничная стража пропустить татарскую орду в глубь государства?! На что она тогда и нужна? Почему Рязань не готова ни к какой осаде? Не считать же готовностью ветхие стены и с десяток ржавых пищалей в подклети у старосты? Чем бились? Саблями времен Батыева нашествия, вытащенными из закромов у горожан…
Но больше всего Басманова беспокоил сам проход Гирея, ведь шел, не таясь. Чтобы так идти, надо точно знать, что вокруг нет войск, способных хотя бы задержать. Знал, что государя нет в Москве, что он уехал на богомолье… Значит, помощь из стольного града тоже не придет…
Мысли, мысли, мысли… Тяжелые раздумья не давали заснуть. Можно поставить прочные стены у Рязани, он, кстати, уже распорядился обо всем, надеясь, что государь возражать не станет. Можно набрать и обучить гарнизон (и это уже делается, вчера распек местного воеводу так, что тот еще два дня краснее вареного рака ходить будет). Но если Гирей и впредь будет точно знать обо всех делах в Москве, то никакой гарнизон не спасет. На сей раз татары двигались без больших осадных машин, незачем, не ждали встретить сопротивление. И то, не окажись случайно в своем имении Басмановы, кто знает, как повернуло бы! В другой раз и машины метательные возьмут, и огня будет побольше.
Раз за разом выплывала одна и та же мысль: этого не могло быть без чьего-то предательства! Кто-то предал, донеся об отсутствии защиты у Рязани. Почему пропустили врагов пограничные заставы? Тоже предательство, не иначе!
Алексею Даниловичу стало даже страшно. Выходит, что в любую минуту из-за чьего-то злого умысла под угрозой может оказаться его жизнь? И жизнь государя?! Он вдруг осознал, что и страшное поражение под Оршей от Радзивилла было результатом тоже чьего-то предательства! Заманили в ловушку и перебили как глухарей на току. Кто мог подсказать Радзивиллу, как это сделать? Конечно, Андрей Курбский!
В Москву боярин вернулся буквально больным от своих тяжелых мыслей. Царь не мог понять, отчего тот так невесел.
– Дозволь слово молвить, государь…
– Говори, – подивился Иван Васильевич.
– Государь, наедине бы…
Слушая боярина, Иван Васильевич мрачнел с каждым его словом.
– Сам о том часто думаю. Не в самом Курбском мне обида, и даже не столь в его досадительных письмах, сколь в том, что предательство множится. На Курбского глядя, многие побегут, а чтобы выслужиться, станут сначала своего государя предавать и Русь вместе со мной! – Царь заметался широким шагом по опочивальне, в которой вели разговор. Остановился, дернул головой, вперился взглядом в лицо Басманова: – Что делать, Алексей Данилович? Как Русь укрепить, как защитить от изменников поганых? Как себя с семьей и верными мне людьми защитить?
Басманов впервые видел Ивана Васильевича растерянным, потому даже чуть испугался, но постарался взять себя в руки. Высказал то, что надумал темными осенними ночами, лежа без сна, после победы над Девлет-Гиреем:
– Государь, надобно перебрать людишек. Оставить только тех, кто верен и дурного не замышляет.
Иван Васильевич вытаращил на него глаза:
– А как таких отобрать? И куда девать неверных?
Басманов не понимал, что надо объяснять государю. Как это куда девать? Куда девают изменников? На плаху, конечно. Но Иван Васильевич стал вдруг говорить о другом…
– Давно мысль одну имею, еще Макарий был жив, пытался с ним советоваться…
Попросту не зная, что ответить, Алексей Данилович зачем-то поинтересовался:
– И он что?
Царь дернул головой:
– Да ему все жалеть бы!
Сел, махнув рукой Басманову, чтобы тоже садился. Тот уже почувствовал важность момента, понял, что о сокровенном собирается с ним беседовать государь, проникся этим и сидел, не дыша, ловя глазами каждое движение Ивана. Тот встал, нервно прошелся по комнате, снова сел, опять встал и, остановившись у образов, стал глухо говорить.
Басманов весь превратился в слух. Голос царя звучал тихо и невнятно, не ровен час пропустишь что важное, а переспрашивать не след… Кажется, Иван Васильевич говорил больше для себя, чем для Алексея Даниловича.