– Нет, я буду настоящей княгиней и матерью его детей. Но любить буду всю жизнь только Олава!
– Хорошо хоть так, – вздохнула супруга Рёнгвальда.
Ярослав смог приехать только в конце сеченя, до того он всю зиму слал молодой жене ласковые послания, дорогие подарки и уверения в своей любви. Та отвечала, как, по ее мнению, должно отвечать доброй жене – сдержанно и строго.
Ко времени возвращения мужа княгиня была уже кругленькой, ее живот заметен даже под широкой одеждой. Но беременность не испортила красоты Ингигерд, на лице не появилось ни единого пятнышка, не выпал ни один волос, не выкрошились зубы. Мучения первых месяцев были забыты, и княгиня гордо носила будущий плод, уже зная, что это сын. Князя она встретила хотя и приветливо, но сдержанно.
Ярослав, летевший в Новгород на крыльях любви, от такой встречи даже растерялся:
– Что? Худо тебе?
– Нет.
– Обиделась? Забыла меня?
– Нет.
– Я не мог вернуться раньше. Если бы оставил Киев, то все надо начинать сначала. И тебя туда везти, пока дите не народилось, тоже опасно. Не сердись, я очень по тебе скучал.
Возможно, останься бы они наедине в ложнице, как в первые недели, все и изменилось, но повитуха настаивала, чтобы княгиня береглась, все же у нее первенец, а потому Ярослав смог только поговорить с Ингигерд вечером и отправился спать в одиночестве.
Князь не мог понять, что произошло, он все эти месяцы вспоминал их горячие объятья и ночные ласки, всем сердцем рвался в Новгород к молодой жене, а она, оказывается, нет?! С глаз долой, из сердца вон?
Ярослав лежал на ложе не раздеваясь, были забыты даже столь любимые книги, мысли крутились вокруг сдержанности жены. Вдруг его как огнем обожгло: а может, у нее другой появился?! Все же самого князя не было в Новгороде полгода, мало ли кто мог завладеть сердцем молодой женщины?
Весь следующий день он приглядывался к тому, как на окружающих смотрит Ингигерд, но ничего не заметил. Княгиня со всеми ровна и приветлива, себя держит строго и спокойно. Зато все заметил Коснятин, улучив минутку, он с усмешкой протянул Ярославу запечатанный свиток:
– Твоей княгине король Норвегии с моими купцами прислал.
– Кто?! – ошалел князь. – Кому?!
– Княгине Ирине ее бывший жених король Норвегии Олав Харальдссон. – С наслаждением наблюдая, как вытягивается лицо Ярослава и выступают из-за сжатых в гневе зубов скулы, боярин с усмешкой добавил: – Это его ответ на ее послание. Человек, видно, вежливый, не мог не ответить.
Ярослав смотрел в сторону, глаза прищурились. Немного помолчав, поинтересовался:
– Когда писала?
– А сразу после твоего отъезда передала с купцами. Я не стал ей ответ без тебя отдавать…
Князь только кивнул, схватил свиток и вышел вон. Коснятин с усмешкой смотрел вслед. Так-то, князь, ты думал, что весь мир теперь твой, а простая девка, пусть и королевских кровей, плюнула в душу, и утереться нечем. Ни к чему было перед ней ниже травы стлаться! Жена должна знать свое место, а то: «княгинюшка»… «свет ясный»… «ясонька моя»… Она тебе еще покажет ясоньку!
Дверь покоев распахнулась слишком резко, чтобы это было обычным появлением слуг, да слуги и не решались войти без зова или большой необходимости, знали, что княгиня не любит неожиданного появления кого бы то ни было.
На пороге стоял Ярослав. Он вошел, плотно прикрыл за собой дверь и бросил ей на ложе свиток:
– Это от твоего Олава!
И смотрел, смотрел на то, как она поступит. А в Ингигерд боролись два чувства, за последние дни она успела вспомнить и ласки, и любовь Ярослава, снова желать его, но и отказаться от Олава тоже не могла. Кроме того, в ней взыграло чувство противоречия.
Печать не была нарушена, князь не стал читать послание. Дрожащими руками Ингигерд развернула свиток, глаза быстро пробежали строчки. Она не знала, как пишет Олав, все же никогда не видела его писем, но сразу поняла, что выполнил писец, все было ровно и по-королевски витиевато. Даже виса, посвященная дружбе, оказалась слишком отстраненной, чтобы заподозрить горячую любовь автора. Олав сдержанно благодарил за присланный подарок и пожелания, в ответ желал счастья и сообщал, что тоже отправляет ей дар. Ни слова об Астрид и своей собственной семье.
Читая послание, Ингигерд даже на минуту забыла, что перед ней стоит, внимательно вглядываясь в лицо, муж. Когда подняла голову и встретилась с его цепким взглядом, в котором в тот момент уж чего-чего, а любви не было вовсе, вспыхнула и, протягивая свиток Ярославу, пробормотала:
– В нем нет ничего вольного…
Тот фыркнул:
– Я чужих писем не читаю!
– Но он мне не чужой!
– А кто? – Помолчал, видя ее смущение, потом поинтересовался: – И давно ты с ним… переписываешься?
И тут в Ингигерд снова взыграл строптивый норов:
– Я не служанка и не наложница! Я свободная женщина и могу писать письма тому, кому захочу, если он не враг тебе! Я верная жена, ты никогда не сможешь меня ни в чем упрекнуть! И во всех спорах буду стоять на твоей стороне. Но я вольна в своих поступках, если они тебе не во вред!
Говорилось все это больше для себя самой, чем для Ярослава, хотелось убедиться, что не потеряла свободу, став замужней.
А князь молча слушал, его лицо не выражало ничего. Это только распаляло Ингигерд, она сказала гораздо больше, чем хотела и даже думала. Какая свободная, если замужем? Но в одном молодая княгиня была права – она всегда будет на стороне мужа, даже если придется выступать против собственных соплеменников. К счастью, такого не понадобится.
Еще час назад Ярослав сомневался, стоит ли переезжать в Киев насовсем, его самого больше тянуло в вольный Новгород, даже раздумывал, не осесть ли здесь, а в Киеве посадить наместника, но теперь он точно знал, что в Новгороде, где есть связь с Норвегией, не останется ни на день!
– Даже свободная женщина обязана следовать за мужем. Поэтому ты поедешь за мной в Киев! Завтра же!
Он не стал выслушивать ее возражения или согласие, круто повернулся и вышел, оставив Ингигерд ужасаться тому, что произошло.
Когда за мужем закрылась тяжелая дверь, она застонала, сцепив зубы, швырнула письмо на пол, даже притопнула. И вдруг бросилась за ним следом, догнала сразу. Услышав сзади шаги, Ярослав остановился.
– Я не поеду в Киев! Мне скоро рожать, а там все чужие!
Остановись она на этой фразе, и князь пошел бы на попятный, действительно, переезжать так далеко женщине на сносях опасно, но Ингигерд умудрилась испортить все и здесь, видя, что взгляд Ярослава стал сочувствующим, добавила:
– И вообще решать, где жить, буду только я сама!
Лицо князя исказила гримаса презрения: