Подпругу да стремена у коня проверял так, словно тотчас в седло, хотя выступать решено через несколько дней. Андрей крутился рядом, больше мешая, чем помогая. Хотелось его прогнать, но, глянув на брата, Гюрги вдруг отчетливо услышал материнский последний наказ: «Двое вас осталось… поддерживайте друг дружку…» – и стало даже стыдно, об Андрее он чуть не забыл. Решение пришло неожиданно, потянул за собой подальше от всех.
– Мы с тобой два брата, помнишь, как матушка говорила, что остальные братья – не подмога.
Андрей только кивнул, не понимая, чего ожидать от такого начала.
– Мы должны быть всегда вместе…
– Меня не беру-ут…
– Я не о том! Давай клятву друг дружке принесем, что помогать будем, что едины будем.
– Давай!
Они поклялись, что будут едины во всем, о помощи и поддержке, о том, что всем другим станут предпочитать верность друг дружке.
Андрей станет со временем достаточно спокойным и даже бесцветным князем, получив прозвище Добрый (зря такое не дадут), а Гюрги… сколько раз русские князья клялись и кресты целовали, а потом свои клятвы нарушали! И Юрий Долгорукий тоже. Но брата Андрея никогда не предавал и по возможности защищал, хотя возможностей таких просто не было, судьба (или отцовская воля) развела их надолго по разным сторонам большой Руси. Но тогда в Переяславле они еще были вместе, хотя один собирался на рать, а второй пока пережидал дома.
Лето явно шло на убыль, все же август. Золотисто отсвечивали поля, а в степи, напротив, зрелые метелки ковыля стали серебряными.
Но всадникам не до того, вышли быстро и шли также, прекрасно понимая, что разведка половцев уже углядела движение русской рати и ханы готовятся. Теперь дело в скорости и неожиданном нападении. К берегу Сулы подошли к вечеру в шестом часу. Тут и встать бы на ночевку, но Мономах вдруг потребовал переправляться немедля и атаковать тоже:
– Ноне они нас как раз и не ждут, тоже думают, что мы ночевать встанем.
Мало того, он приказал и другое: шуметь как можно больше, чтоб казалось, что рать велика.
Все удалось, не ожидавшие срочной переправы половцы, к тому же сбитые с толку поднятым русскими ором и шумом, удирали, кто как мог – кто успел разрезать путы у стреноженных коней, тот скакал, но много было и таких, кто бежали пешими.
Гюрги было велено в первых рядах не лезть, но и в последних не держаться. Легко сказать, когда ты далеко от битвы, но когда все с гиканьем и воплями бросились в воду Сулы, князь забыл все отцовские наставления и пришпорил своего коня так, словно намеревался обогнать рать и побить половцев в одиночку. Если честно, то он мало что запомнил и даже понял в битве, только орал вместе со всеми, рубил мечом, стараясь догнать убегавших половцев. На его счастье, у тех не было ни времени, ни возможности схватиться за луки, потому что юный князь представлял собой отличную мишень.
Пронесло беду мимо, даже царапины не получил сын Владимира Мономаха в первом своем бою, зато и половцев порубил, и какого-никакого боевого опыта набрался. После Мономах выговаривал сыну, что это малый опыт, потому как сечи настоящей не было, половцы так не бегут, они наступают сами, а если и отступают, то лишь ложно, чтобы в ловушку заманить.
Но 12 августа 1107 года орды Боняка и Шарукана именно удирали, сами князья тоже. Шарукан ушел с трудом, одного брата Бонякова – Таза – убили, а другого, Сугра, попленили. И обоз свой немалый половцы тоже бросили. Их гнали почти до самого Хорола, гнали бы и дальше, да ночь настигла.
Хан Боняк успел уйти одним из первых, как только ему сообщили, что русские стали переправляться через Сулу.
– Их много, хан, шумят сильно…
Боняк чуть пожевал губами, дернул головой:
– Уходим.
Алтунопа подивился:
– Биться не будем?
– Биться будем потом.
Князь Владимир в тот вечер долго стоял на коленях перед образами, благодаря Господа. Гюрги прислушался: за победу благодарит?
– Господи, да будет земля Русская единой отныне и вовек. Да не поднимутся брат на брата, не позавидует один другому… В единстве сила наша, в розни – гибель.
Этого Гюрги пока понять не мог. Они так славно побили половцев, а отец все о своем – единстве. Разве сегодня только Всеволодовичи не могли бы разбить Боняка и Шарукана? Разве так уж велика в победе доля ратников, пришедших с Олегом Святославичем? Не удержался, спросил.
Владимир Мономах тяжело опустился на лавку, показал сыну, чтобы присел рядом, чуть подумал и попробовал объяснить.
– Владимир Святой когда-то заслон от Степи ставил, всех русичей привлекая, даже новгородцев. Почему? Потому как одним киевлянам, а ныне переяславцам и черниговцам ворога не одолеть. Много лет за то же борюсь – чтобы вся Русь против Степи вставала, тогда они не то что биты будут, но и сунуться не рискнут. Запомни, сын: мы до тех пор сильны, пока вместе. Будем вместе, никто нас не одолеет, но как только братья, неважно, родные или двоюродные, между собой враждовать начнут, так и побьют всех поодиночке.
Долго объяснял сыну немолодой уже Мономах, как мыслит себе жизнь на Руси. А Гюрги думал о том, что его же собственные братья не слишком его любят, что уж говорить об Олеговых сыновьях, а есть еще Давыдовичи… И всем уделы нужны, князей все больше, а уделов не прибавляется, и кому перед кем первым быть, тоже неясно. Но все мысли перебило неожиданное заявление отца:
– Женить тебя надумал…
– Женить?
Вот уж чего Гюрги пока и в мыслях не держал! Но тут отцовская воля сильней собственной, велит – и женишься.
Мономах усмехнулся:
– Тебя да Олегова Святослава. Надумали с половецкими ханами породниться, чтоб между степняками клин вбить. Не бойся, не на Боняковой или Шарукановой дщери, помоложе да покраше сыщем.
Гюрги даже головой замотал, им со Святославом уготовано в жены половчанок взять?! К чему?! Но отец был непреклонен:
– Тебе пора в Суздаль ехать, булгары ныне нападали, зная, что князя в уделе нет. Вот и поедешь с женой молодой.
Хотелось спросить, как Андрей, но что спрашивать, его-то отец пока от себя не отпустит, мал больно. А еще хотелось спросить, что он сам с женой делать будет, потому как и с княжеством не знает как справиться.
Но разумный отец решил за Гюрги все: и женил, и в Суздаль сам отвез, и наставника такого выбрал, чтоб дела в порядке держал и молодого князя воспитывал.
Такого не бывало, чтобы половецкие орды подходили к Хоролу зимой, снега да морозы – не лучшее время для набегов, но на сей раз половецкие ханы Аепа Осенев и Алепа Гиргенев шли не для захвата добычи, а, напротив, чтобы самим отдать. Отдавали ханы своих дочерей за русских князей Гюрги Владимировича и Святослава Олеговича.
Половцы города не любили, не понимали, как можно жить, не видя неба в отверстие верха шатра или просто над головой, как может быть взор ограничен стенами, потому остались стоять шатрами вне городских стен. Жутковато было хорольцам от такого соседства, когда горели костры, ржали кони и ревели верблюды, и только спокойствие князя Владимира Мономаха обнадеживало. И все же не раз поинтересовались бояре, не опасно ли вот так-то. Князь смеялся в ответ: