У Якуна даже хмель из головы вылетел, точно и не пил вовсе. На миг замер, а потом постарался сделать вид, что не понял, расхохотался:
– Да кого уберут?
– Князя твово, понял?
– Куда это князя можно убрать? Вот пришлет Всеволод Ольгович из Киева замену. Тогда пожалуйста.
Сотник, почувствовав себя оскорбленным в лучших чувствах (ему не доверяют?!), замотал головой, а потом и вовсе схватил тысяцкого за грудки:
– Ты чево? Сказано, ноне уберут, значит, ноне! Твово князя убрать, тьфу! – чтобы сомнений не оставалось, насколько тьфу, он смачно сплюнул на пол, отпустил одежду тысяцкого и вдруг махнул рукой: – А хрен с ним, убьют и убьют! Не больно жалко, сам виноват!
Тысяцкому стоило большого труда не выскочить из горницы, где сидели, сдержался, налил еще, снова выпили, потом еще, и только когда Кудряш соображал уже совсем плохо, Якун попробовал выяснить что-то подробней:
– А ты будешь убивать князя?
– Я? Без меня справятся.
– Кто?
Пьяный, пьяный, но Кудряш сообразил, что болтает лишнее, помотал головой:
– Того сказать не могу.
– Ну и ладно, – согласился Якун, чувствуя, что дальше расспрашивать опасно. Он сделал вид, что пытается встать, задел ендову с медом и смахнул ее на пол.
– Раззява!
– Погоди, еще принесу, у меня там еще есть…
Оказавшись за порогом, тысяцкий не стал отправлять гонца к князю и делать что-то еще, пока Кудряш не свалится без памяти, ничего нельзя, даже пьяный, он легко сообразит и все испортит. Потому Якун достал из сундучка маленький кошель с каким-то порошком, спешно сыпанул его в небольшую корчажку с заморским вином и вернулся в горницу:
– Вот, принес… Заморское, что князья пьют, только голова от него кружится и язык заплетается. Хочешь попробовать?
– Налей.
Налил. Вкус Кудряшу не понравился, но заявить об этом он не успел, свалился лицом на стол и захрапел на весь терем.
Вот теперь Якун торопился. Если жить князю осталось недолго, то и ему тоже. Тут же в две стороны отправились верные людишки, один понес Святославу кусок бересты с начертанными словами: «Князь, тебя хотят убить, спасайся», второй спешно звал к тысяцкому его брата, Прокопия.
Глухой зимней ночью из Новгорода выбирался обоз – князь Святослав с семьей, дружиной и его тысяцкий тоже с семьей и братом спешно покидали город. Въезжал князь торжественно, а удирал тайно.
Когда на рассвете убийцы приблизились к княжьему двору, то, увидев раскрытые ворота и брошенные как попало вещи, все поняли. Что было делать, поднимать весь город и гнаться за князем? Решили подождать до утра.
Святослав с обозом сначала двигался очень споро, но потом, когда стало ясно, что догонять их не собираются, замедлил, все же до Смоленска, где уже сидели его двоюродные братья, Давыдовичи, путь неблизкий, а зима в тот год встала неровная, лед в промоинах и полыньях, быстро не поедешь. Так и ползли – впереди князь со своим обозом, позади – Якун и Прокопий со своим. Будь иначе, может, и обошлось бы.
Утром новгородцы убедились, что вместе с князем удрал и его кум тысяцкий Якун, и брат Якуна, Прокопий. Где это видано, чтобы тысяцкий бросал своих ратников и удирал?! Это пахло уже предательством. Снова поорав на вече, решили княжий обоз догнать, тысяцкого вернуть и казнить! Брошенные ополченцы, словно мстя за кровную обиду, хотя особых прегрешений, кроме мздоимства и умеренного воровства (кто этим не грешен?) за Якуном не было замечено, бросились вслед за бывшим тысяцким.
Догнали, братьев отбили и вернули в Новгород.
Вече бушевало так, словно это Якун и Прокопий были виновны во всех прегрешениях не только дружины Святослава и самого князя, но и всех предыдущих князей. Приговор был жестоким: казнить, утопив в Волхове. Большая прорубь после последней казни двух татей еще не успела замерзнуть. Не подоспей на выручку епископ Нифонт, утопили бы, хотя Прокопий орал, пытаясь вразумить новгородцев:
– Я-то чем пред вами виновен?!
Его урезонили быстро:
– Ты пошто с князем бежал? Должон был в вечевой колокол грянуть, узнав, что побег замышляется.
– Окститесь, братцы, как можно супротив своего же брата? Как я мог?
Народ довольно хохотал:
– Вот вместе с братцем рыб-то и покормите.
Спас епископ, как часто бывало в последние годы, встал между новгородцами, держа большой крест в руках, принялся увещевать:
– Не творите суд неправедный, не лишайте живота, точно татей, не берите грех на душу. А коли виновны, так пусть виру выплатят.
Слова про виру новгородцам понравились. Якун и Прокопий были готовы заплатить большие деньги, но когда горожане стали кричать про виру кто больше, и сумма поднялась для Якуна до 1000, а для Прокопия для 500 гривен серебра, оба так и сели. Все, что за бытность тысяцким собрал, нужно было отдать. Рослый бондарь стоял, уперев руки в бока, и хохотал:
– Что, тысяцкий, серебра жалко? Ну, так прости…
Епископ тихо посоветовал:
– Лучше быть нищим, да живым, а серебро и так возьмут.
Якун вздохнул:
– Согласен на виру.
Брата он и не спрашивал, после того как Прокопий почти отрекся от него, Якуну не хотелось даже смотреть в сторону брата. К стоявшим связанными братьям пробрался сквозь толпу Кудряш, долго презрительно смотрел в лицо бывшему тысяцкому, а потом смачно плюнул тому прямо в бороду:
– У, вражья сила! Меня из-за тебя пороли!
Позже обоих братьев заковали в цепи и отправили подальше «к чуди». Вызволить бедолаг сумел Юрий Суздальский, забрав к себе вместе с женами и детьми. Постепенно Юрия стали воспринимать как защитника всех обиженных Ольговичами и вообще обиженных на Руси. Князю это было на руку.
Кроме того, на вече прокричали, что надо к князю Всеволоду послов отправить, сказать, чтоб заменил Святослава.
Святослава заменили на сына Всеволода, но не успел тот добраться до своего нового удела, как новгородцы, погорланив еще на нескольких вече, снова передумали и отправили в Киев послов во главе с Нифонтом, просить себе уже не Ольговича, а Мстиславича. Правда, упоминать сыновей Юрия Суздальского не рискнули, понимая, что с таким князем вернутся те, кому пришлось из города бежать, а вернувшись, могут обиды и припомнить…
Пришлось Всеволоду Ольговичу отправлять в Новгород Мстиславичей, благо тех было еще много. Изяславу предлагать строптивый город не рискнул, вдруг да сговорится с Новгородом и пойдет на Киев, а Юрий Суздальский поддержит…
Всеволод взъярился, вернул не успевшее далеко уехать посольство с Нифонтом во главе и посадил всех под замок. В темнице очутились и новгородские купцы, оказавшиеся в Киеве и других южных княжествах. Новгородское посольство сидело под замком в Киеве без малого год.