Все высказались за прорыв к морю, чтобы успеть на последние пароходы. Но Арцеулов знал сроки эвакуации: до последнего дня 16 ноября, оставалось чуть больше суток. Добраться до Севастополя через леса, кишевшие бандитами, было попросту невозможно.
Он не стал скрывать правды. Война кончилась – каждый имел право сделать выбор. Теперь мнения разделились. Двое тут же заявили, что возвращаются назад, чтобы сдаться первому же красному патрулю. По радио уже который день передавали воззвание Фрунзе с обещанием полной амнистии. Многие верили: жизнь в России, пусть и большевистской, казалась единственным выходом.
Арцеулов не стал спорить, но для себя решил твердо. Он помнил слова Степы: «Крым возьмем – пленных не будет». Вероятно, член РКП(б) комполка Косухин говорил правду. Но пусть даже он ошибался, и Арцеулову, участнику Ледяного похода, сохранят жизнь, – это не будет жизнью. Вечно под надзором, под недреманным оком проклятой ЧК. Унижения, просьбы, сухой хлеб
– пока его все-таки не обнаружат те, кто охотился за Ростиславом еще в Иркутске. Едва ли Венцлав будет соблюдать обещания, даваемые бывшим фельдшером, который пытается изобразить из себя большевистского Ланцелота.
Десятеро решили уходить к морю. Даже если последний пароход уйдет без них, остаются шлюпки, лодки, шаланды контрабандистов. В подкладке френча был надежно зашит Камень Спасения. Арцеулов надеялся, что сумеет договориться с пронырливыми греками. Но даже если осеннее бурное море обманет, что ж – лучше смерть в пучине, чем у кирпичной стенки…
Патронов было мало, еще хуже оказалось с продуктами. В горячке эвакуации никто не подумал бросить в вещевой мешок хотя бы несколько банок американских мясных консервов. Пройдя сутки по узким горным тропам, поливаемым непрерывным холодным дождем, решили рискнуть и заглянуть в попавшуюся по пути татарскую деревню. Им повезло: Молодежь ушла с оружием в горы, а старики – со страху или действительно сочувствуя – накормили беглецов и предоставили ночлег…
Это была действительно удача, но уже последняя. От гостеприимных хозяев Арцеулов узнал, что все окрестные дороги перекрыты «зелеными» из отряда беглого капитана Макарова. Ростислав зло выругался: Пашка Макаров, которого он и всерьез не принимал, оказался-таки предателем и сволочью. Но хуже всего, что за оружие почти поголовно взялись татары – похоже, красная чума добралась и до них…
…Отряд прошел еще сутки, плутая по пастушеским тропам Второй Крымской гряды. Дождь не переставал, люди выбились из последних сил, и Арцеулов приказал свернуть к небольшой деревеньке, мирно спавшей в седловине между двумя угрюмыми, поросшими лесом вершинами.
Отряд подпустили к самым домам, а затем встретили кинжальным огнем. Обложили грамотно: пули летели со всех сторон, а враг оставался невидимым за густыми зарослями и плотными стенами татарских мазанок. Бой был проигран сразу, оставалось одно – не даться живыми.
Наверно, Бог все-таки вспомнил о рабе Своем Ростиславе. Арцеулов ушел
– единственный, унося смертельно раненного товарища, молоденького прапорщика, взятого в армию в последнюю мобилизацию. Он тащил его несколько километров, наугад, почти в полной темноте. Погоня отстала. Они оказались где-то в непроходимых дебрях между мокрых, залитых дождем скал, равнодушно взирающих сквозь ночную тьму на двух загнанных, словно затравленные волки, людей.
Прапорщик умирал. Не было даже бинта, чтобы перевязать рану. Под утро он затих. Арцеулов оставил тело возле высокой меловой скалы. Рыть могилу в промокшей земле было нечем. Тут же он оставил ненужный карабин: патроны давно кончились…
…И вот настал момент, когда можно не спешить и подумать. Его последняя война проиграна. Он не смог спасти доверившихся ему товарищей. Это был конец, занавес упал, но оставался еще один, хотя и маловажный, вопрос – его собственная судьба…
Над седыми скалами вставал блеклый холодный день. Дождь на время перестал, но все: шинель, фуражка, вещевой мешок, – были насквозь мокрыми. Ростислав был голоден, без сил, а в револьвере оставались три патрона: два для врага, а третий – по собственному адресу. Имелся еще нож, годившийся, чтобы вскрывать консервы или всадить его в горло врагу. Но консервов не было, а краснопузые едва ли подпустят его ближе, чем на винтовочный выстрел.
Да, можно было не спешить. Последние пароходы уже отплыли из Севастополя и Феодосии. Арцеулова сочтут пропавшим без вести и, может, помянут за невеселой попойкой где-нибудь в Стамбуле. Но Ростислав был жив. Жив – и упорно, вопреки всякой логике не желал умирать.
Логика подсказывала достойный выход – найти ближайший пост краснопузых и выпустить две оставшиеся пули, желательно получше прицелившись. А там – третью по назначению, и его война будет окончательно завершена, как он и предполагал уже очень давно, в занесенном снегами Нижнеудинске…
Подполковник Арцеулов довоевал до конца. Июль, август, сентябрь, октябрь – месяцы растянулись в целую жизнь. Он прослужил честно, хотя и не совсем так, как хотел.
В бой больше не посылали. Барон усадил Ростислава за бумажную работу. Дело оказалось скучное, но тоже необходимое, тем более, что ему, списанному по инвалидности, было не до жалоб. Ростислав составлял приказы, редактировал сводки, проверял отчеты. Наверно, он старался, поскольку даже штабные крысы оценили его, и в начале августа нежданно-негаданно Арцеулов получил приказ отправиться в Варну. Генерал Драгомиров собирался туда с секретной миссией по организации доставки боеприпасов и брал Арцеулова с собой.
В Варне – заштатном порту, где было больше греков и турок, чем болгар, – работы оказались немного. Драгомиров проводил узкие совещания с представителями союзников и болгарских властей, а Ростислав на время оказался почти не у дел. Деньги были, но ресторанный загул не манил, и Арцеулов начал с неожиданного – отправился в городскую библиотеку. Нейтральные болгары аккуратно получали через Швецию большевистскую прессу, и Ростислав, чувствуя легкие угрызения совести, углубился в чтение свежей подшивки «Известий».
Жизнь в Большевизии, в пролетарском раю с бесплатной воблой по карточкам, интересовала мало. Он искал корреспонденции с фронта – и поражался: бои в Таврии, похоже, мало волновали комиссаров. Их больше интересовала Польша, где красный клин упорно прорывался к Варшаве. О Врангеле писали походя и все больше – с иронией. Барон и его Русская армия были уже, похоже, списаны в расход.
Арцеулов морщился от тараканьих виршей Демьяна Бедного, но упорно продолжал поиск. Он знал, что ищет. Терпение было вознаграждено: в номере за 30 июля глаза сразу же наткнулись на большую статью «Герои Южного фронта». Мелькнуло знакомое название – полк имени Парижской Коммуны. Номера, естественно, не было – по давней репортерской традиции он именовался «Н-ским».
Репортер свое дело знал. Арцеулов сумел удостовериться, что бойцы славного полка бодры, веселы и полны решимости добить до конца белую гидру, напрасно бряцающую ржавым оружием, полученным от мирового капитала. Это подтверждал и командир – гроза белых, пламенный большевик Степан Косухин, чей полк стал кошмаром для лучших частей недобитого воинства «Черного Барона»…