Соня вдруг рассмеялась.
– Ты чего? – удивилась Антонина Михайловна.
– Знаете как называется то, чем мы сейчас тут с вами занимаемся?
Антонина Михайловна смотрела на нее с недоумением.
– Ну что мы с вами в данный момент делаем?
– Киряем!
– Нет, теперь говорят – квасим!
– Да, в этом сраном Арканзасе отстаешь от жизни. Будь здорова, просветительница!
– …Поймите, Виктор Петрович, именины и день рождения – это не одно и то же! – горячилась Тата, стараясь не смотреть в тупо-надменное лицо Тушилова.
– А как же называют того, у кого день рождения, так сказать, виновника торжества? Именинник!
– Ничего подобного! Именинник – это тот, у кого именины! Неужели непонятно?
– А как же его все-таки называют, если не именинником?
– Ну, новорожденным, например!
– Какая глупость!
– Можно, как вы уже сказали, виновником торжества, если угодно, но не именинником! Именины – это день ангела!
– Хорошо, пусть будет по-вашему, – великодушно согласился Тушилов. – Ну что там у вас еще?
– Вот еще, это уж ни в какие ворота не лезет… У вас написано: «Они ехали по серпентарию».
– И что вас смущает?
– Вы знаете, что такое серпентарий?
– Я-то знаю! А вот вы, похоже, нет.
– Ну допустим. Это что, такой большой серпентарий, что по нему можно ездить на машине?
– Что значит – большой? Вы хотите спросить, широкий или узкий?
– Нет, я спрашиваю: такой большой, что по нему можно ездить на машине? – голосом холодного убийцы повторила Тата.
На самодовольной роже Тушилова отразилось некоторое сомнение:
– Что вы хотите сказать?
– Ничего. Я хочу получить ответ на свой вполне определенный вопрос.
– Ладно, не нравится серпентарий, назовите это просто горной дорогой!
– Вот именно! Только, дорогой Виктор Петрович, горная дорога называется серпантин, а не серпентарий. И хотя это однокоренные слова, но…
– Ах ну да, конечно, серпантин, я просто перепутал. А что ж такое серпентарий, я что-то позабыл…
– Серпентарий, к вашему сведению, – всего лишь помещение, где содержат змей для получения у них яда.
– Ух ты, промашечка вышла! А вы уверены?
– Уверена!
– Ну тогда спасибо, Наталия Павловна.
– На здоровье!
– Еще есть вопросы?
– А как же! Вот тут фраза: «Он это хорошо запамятовал».
– И что вам не нравится? Старинное русское выражение.
– Извините, но у вас обратный смысл. Запамятовать – это что, по-вашему?
– Запомнить, что же еще?
– О боже, – простонала Тата. – Запамятовать – значит, наоборот, забыть!
– Вы уверены?
– Уверена. И вообще, Виктор Петрович, не старайтесь писать красиво. А уж если вас тянет на красивые слова, то справляйтесь хотя бы в словаре…
– А вам за что деньги платят?
Эх, если б я могла, как Алиса, дать ему в рожу. Но нельзя же бить авторов, а жалко… Иногда так хочется…
– Мне, Виктор Петрович, платят за редактуру, а не за ликбез, – не удержалась она, уверенная, что сейчас начнется крик и шум.
Но, как ни странно, Тушилов вдруг сбавил тон:
– Наталия Павловна, не будем пререкаться. Я вам верю. И знаете что, правьте сами как хотите! Я надеюсь, что вы мне ничего не испортите. И не советуйтесь со мной, чего зря нервы друг другу трепать.
Что это с ним? Рехнулся, что ли?
– Нет, Виктор Петрович, так не пойдет.
– Почему?
– А какие у меня гарантии, что вы потом не будете ко мне в претензии? Мне деньги платят за то, чтобы я все-таки согласовывала правку с автором.
– Вы обиделись? Зря.
– Виктор Петрович, на сегодня все! – объявила она, закрывая папку.
– Наталия Павловна, а знаете, вы очень интересная женщина.
– Что? – не поверила своим ушам Тата.
– Я даже не прочь за вами поухаживать.
– Извините, Виктор Петрович, но, пожалуй, не стоит.
– Почему? – игриво осведомился Тушилов.
Потому что меня от тебя тошнит, и я тебя через пять минут просто пришибу, мысленно ответила Тата, а вслух сказала:
– Не имеет смысла.
– Кто знает, кто знает! Просто вы сегодня не в настроении, дорогая моя. Но, как говорится, еще не вечер! Всего наилучшего! Ручку поцеловать не дадите?
– Нет, это в обязанности редактора не входит! Всего доброго, Виктор Петрович!
– А вы злючка! Но меня это заводит.
И с этими словами он удалился.
Он что, спятил? Или решил сменить тактику: мол, к поклоннику я буду более снисходительна? Бред, зачем ему мое снисхождение?
Тата достала из ящика пудреницу и посмотрелась в зеркальце. Ничего особенного она там не обнаружила. И что это их прорвало? Гущин, Олег, этот тупой кретин Тушилов… Неужто чуют одинокую женщину, как кобели течную сучку? Но мне-то ничего и не надо.
– Татка, ты чего задумалась? – спросила Рина, только что пришедшая на работу.
– Рин, скажи, я изменилась?
– В каком смысле?
– Внешне.
– Внешне? Ну похудела немножко. А что?
– Да нет, просто…
– Больше я лично ничего не замечаю. Что, мужики липнуть начали?
– Кажется, да… Представляешь себе, сегодня Тушилов мне тут говорил, какая я интересная.
– Ну надо же! – рассмеялась Рина. – В тебе, наверное, манок появился, ты сама еще себе отчета в этом не отдаешь, а мужики уже стойку делают.
– Думаешь?
– Вижу! Вот Гущин обмирает… Скоро ты тут такого шороху наведешь! Ой, умоляю, закадри Кузоватова!
– Фу!
– Ничего не фу, было бы полезно! Может, вышибла бы из него всякие дурацкие идеи, – мечтательно проговорила Рина.
– А что он опять придумал?
– Пока, слава богу, ничего. Но вообще…
В комнату заглянула Вика:
– Наталия Павловна, Олег Степанович зовет!
– Иду!
…– Наталья, заходи, садись! – приветствовал ее главный редактор. – Как жизнь?