Он вежливо поклонился мне. И я тоже поклонился ему. Не знаю, как долго мы простояли друг против друга. Небо обрело фиолетовый цвет. В конце концов толпа, наблюдая за нами, забеспокоилась. Мои сограждане еще никогда не видели, чтобы я кланялся кому-нибудь, и то, что я поклонился простому странствующему суфию, возмутило довольно многих, включая моих ближайших друзей.
По-видимому, дервиш уловил напряжение в воздухе.
— Наверное, мне пора уйти и оставить тебя твоим поклонникам, — произнес он бархатным голосом и почти шепотом.
— Подожди, — попросил я. — Не уходи, пожалуйста. Останься!
Задумчивое выражение промелькнуло на его лице, он сморщил губы, словно хотел сказать кое-что еще, но, по-видимому, не мог или не должен был. И в эту минуту я откуда-то услышал вопрос, который он не задал мне: «А как насчет тебя, великий проповедник? Велика ли твоя чаша?»
Больше сказать было нечего. У нас не было слов. Я сделал шаг навстречу дервишу, потом подошел к нему настолько близко, что увидел золотые крапинки в его черных глазах. Неожиданно меня охватило странное чувство: показалось, я уже не в первый раз переживаю эти мгновения. Не то, что не в первый, но даже и не в десятый. Я стал вспоминать. Высокий худой мужчина с закрытым лицом, с горячими пальцами. И я понял. Дервиш, который стоял передо мной, был тем самым человеком, которого я видел в своих снах.
И я понял, что нашел нужного мне человека. Однако вместо того, чтобы возликовать от счастья, я содрогнулся от страха.
8 июня 2008 года, Нортгемптон
Элла пришла к выводу, что ее все удивляет в переписке с Азизом — и в первую очередь сам факт переписки. Они были людьми разными во всех отношениях, и столь частый обмен посланиями был странен.
Азиз был как пазл, который она постепенно заполняла кусочек за кусочком. С каждым новым посланием очередной кусочек занимал свое место. Она еще не видела полную картину, однако уже открыла несколько важных вещей в этом незнакомом человеке, с которым почему-то переписывалась практически каждый день.
Из его блога ей стало известно, что Азиз был профессиональным фотографом и страстным путешественником, считающим, что забираться в самые отдаленные уголки земли так же естественно, как отправиться на прогулку в соседний парк. Беспокойный кочевник по натуре, он везде был как дома — в Сибири, в Шанхае, в Калькутте, в Касабланке. Путешествуя с одним лишь рюкзаком за плечами и тростниковой флейтой, он заводил друзей в таких местах, которые Элла с трудом находила на карте. Строгие пограничники, правительства, отказывающие в визе, экзотические паразиты, несъедобная пища, грабители — ничто не могло удержать Азиза от путешествий во все стороны света.
Элла воображала Азиза неким неуправляемым водопадом. Если она боялась сделать шаг, он устраивал взрыв. Если она медлила и не решалась на что-то, то он сначала действовал, а потом уже расстраивался, если вообще расстраивался когда-нибудь. Азиз был по-настоящему живым, правда слишком идеалистичным и страстным.
Элла считала себя либеральной демократкой, иудейкой, хотя и не посещающей синагогу, и убежденной вегетарианкой. Она делила все важные жизненные моменты на категории, устраивая свой внутренний мир так же, как свой дом, — тщательно и аккуратно.
Хотя Элла, вне всяких сомнений, была атеисткой, ей нравилось время от времени отправлять религиозные ритуалы. Впрочем, она считала, что главная проблема как сегодняшнего мира, так и прежнего, в религии, в предпочтении одной религии другой. Фанатизм был ей отвратителен, однако в глубине души она считала, что исламские фанатики хуже всех остальных.
С другой стороны, Азиз явно был высоко духовным и очевидно религиозным человеком. В 1970-х годах он выбрал ислам, в шутку признавшись, что сделал это «после Карима Абдуллы-Джаббара [18] и прежде Кэта Стивенса [19] ». Однако это не мешало ему общаться с людьми из разных стран, исповедующих разные религии, и всех объявлять «своими братьями и сестрами в Боге».
Убежденный пацифист с ярко выраженными гуманистическими взглядами, Азиз верил в то, что различие религий, в сущности, лишь «лингвистическая проблема». Язык, считал Азиз, больше скрывает, нежели открывает Истину, и в результате люди не понимают друг друга. В этом мире, пронизанном непониманием, нельзя быть уверенным ни в одном собеседнике, поскольку вполне может оказаться так, что даже самые твердые убеждения зиждятся на простом непонимании.
Азиз и Элла жили в разных часовых поясах. И в буквальном, и в переносном смысле. Для Эллы время в первую очередь означало будущее. В ее жизни значительное место занимали планы — на следующий год, следующий месяц, день, даже на следующий час. Такие обычные вещи, как поход в магазин или в мастерскую, Элла планировала заранее и вечно таскала в сумке графики работы мастерских и списки нужных покупок.
А для Азиза время существовало только в виде «сейчас», а все остальное было иллюзией. По этой же причине он был убежден в том, что любовь не имеет ничего общего «с планами на завтра» или «с воспоминаниями о вчерашнем дне». Любовь может быть только здесь и сейчас. Одно из своих первых электронных посланий он закончил такой фразой: «Я — суфий, дитя настоящего времени».
«Странные слова, — ответила на это Элла, — для женщины, которая всегда в мыслях слишком много времени уделяет прошлому и еще больше — будущему, но никогда не живет настоящим».
16 декабря 1244 года, Конья
Охотясь с друзьями на оленя, я не был в городе, когда дервиш заступил дорогу отцу. Вернулись мы только на другой день. К этому времени знакомство отца с Шамсом Тебризи уже стало притчей во языцех. Кто такой этот дервиш, не понимали люди, и почему столь ученый человек, как Руми, отнесся к нему со всей серьезностью и даже поклонился ему?
С тех пор как я был мальчишкой, я привык, что люди бросаются на колени перед отцом, и никогда не мог представить другой картины, разве что отец склонится перед царем или великим визирем. Поэтому я отказывался верить людям, пока мачеха, никогда не лгавшая и ничего не преувеличившая, не поведала мне эту историю от начала до конца. Итак, все оказалось правдой. Странствующий дервиш по имени Шамс из Тебриза задал моему отцу вопрос при всем народе и, что было самое удивительное, теперь отдыхал в нашем доме.
Кто был этот чужак, ворвавшийся в нашу жизнь, словно камень, упавший с неба? Мне не терпелось посмотреть на него собственными глазами, и я спросил Керру: