— То есть Финли начнет с нуля?
— Ты правильно понял. Вы теперь будете наслаждаться его обществом, потому что он сможет вернуться в свой клан только по истечении срока наказания.
Неохамел заговорщически подмигивает, но мы смотрим на него ошарашенно: такая жестокость внушает нам отвращение. Едва он уходит, как мы окружаем бедного Финли. Марк смущенно бормочет:
— Это я виноват. Прости меня.
Финли отрицательно мотает головой. Он хочет взглядом подбодрить нас, но в его глазах уже не видно той смешинки, которая так мне нравилась. Никогда не встану на сторону его мучителей, пусть даже они спасли нам жизнь. Я даю себе обещание как можно быстрее рассчитаться с ними и уйти отсюда.
Мы отправляемся работать на берег. Сегодня нам нужно найти наживку для рыбной ловли: мелкую рыбешку, червей, рачков… Наша группа рассеивается, чтобы осмотреть отмели, обнажившиеся во время отлива. В одной из луж я нахожу двух мертвых птиц и спрашиваю у Колченогого, съедобны ли они. Он подходит и пристально их разглядывает.
— Ты не трогал их? — интересуется он.
— Нет.
— Это хорошо. Видишь, у них глаза белые: значит, они заражены. Я отнесу их в пещеру, там выяснится, насколько это серьезно.
Во время завтрака побережники устраиваются в стороне от нас. Кажется, они встревожены нашей находкой.
Финли пользуется паузой в разговоре и хочет нам что-то сообщить, рисуя знаки на песке. Он снова пытается уверить Марка в его невиновности. Это наказание назревало уже много месяцев. Он связывает его с разборками между кланами. После того как Финли одержал верх над неким Кутербом, люди из клана Кутерба искали случая свести счеты с Финли. Наш новый друг знал, что они рано или поздно устроят ему западню. Но ничего, он теперь будет осторожнее, он им еще покажет!
Из-за найденных утром птиц нас с Клавдием вызывают на Первый Круг.
— Завтра, — говорит Каабн, — вы прочешете и очистите все побережье. Надо следить за тем, чтобы низшие звенья пищевой цепи не были отравлены. Вам следует сжечь все трупы. Проследите, чтобы у всех были надеты перчатки. Побережники — народ безалаберный и часто пренебрегают правилами безопасности.
— А… в Доме? Как подать знак детям, чтобы они не заразились? — осмеливается спросить Клавдий.
— Их предупредят. У нас все продумано.
Поскольку мне кажется, что вождь сегодня в хорошем расположении духа, я продолжаю расспрашивать:
— Как вы их предупредите?
— А ты любопытный! Но тут нет никакого секрета. Мы забросим в одно из окон мертвую птицу, снабженную камнем с запиской. Это будет проделано завтра утром, когда дети проснутся.
— А вам известно что-нибудь о том, как наказали детей после нашего побега?
— Ты же знаешь их методы! Они выбрали наугад нескольких и устроили им показательную порку. Еще вопросы есть?
— Каабн, я хотел спросить о вещах, которые были при мне во время побега из Дома и которые вы конфисковали.
— Я знаю, о чем ты спрашиваешь, и полагаю, что им лучше остаться в наших руках.
— Думаю, что могу быть вам полезен, когда потребуется открыть серую металлическую папку.
— Что ты хочешь этим сказать?
— То есть… во всяком случае, я уже знаю, какой путь тупиковый.
— Поговорим об этом позже. Идите спать и не забудьте моих наставлений.
Наутро Марк молча ходит передо мной туда-сюда. Это значит, он хочет о чем-то спросить.
— Мето, ты узнал многие тайны Дома, но никогда мне о них не рассказывал. Когда ты впервые захотел со мной поделиться, мне стало страшно. Потом, во время бунта, нам было некогда поговорить, а после битвы нас разлучили…
— Я могу тебе рассказать о том, что мне известно, или, вернее, о том, в чем я почти уверен. Но что именно ты хочешь знать?
— Почему Дом расположен в кратере вулкана, на пустынном острове?
— Юпитер выбрал это место, чтобы спрятаться от всех, поскольку он похитил нас у наших семей и знает, что нас разыскивают…
— Чтобы никто нас не нашел?
Тут я понимаю, что сказанное мной — скорее догадка, чем известный мне факт.
— А зачем он вообще, этот Дом?
— Похоже, один из мотивов Юпитера мне известен. Думаю, он хотел создать мир, соразмерный его сыновьям, Ромулу и Рему, ведь, несмотря на их годы, внешне они остались детьми. Может, Юпитер хотел, чтобы они не слишком страдали от своей неразвитости.
— И сотни детей терпят все эти муки ради его отпрысков?
— Ну да.
— Так почему же он держит Ромула при холодильнике?
— Думаю, Ромул быстро понял, что живет в мире лжи. Наверное, Юпитер боялся, что он все раскроет своему брату; а может, он пытался сбежать.
— Ну а Рем? Думаешь, он все еще ни о чем не догадывается?
— Да, у него детский ум и тело ребенка, несмотря на высокий рост. Он, мне кажется, вообще не склонен задаваться вопросами.
— Считаешь, это всего лишь одна из причин существования Дома?
— Да. Если бы все было затеяно только ради сыновей, было бы достаточно дюжины детей, одного наставника, нескольких помощников и домика в уединенном месте. Но Дом — огромная организация, и он предназначен для чего-то еще. Зачем нужны шестьдесят четыре ребенка, десятки охранников и слуг? Зачем терпеть, а возможно, и защищать жизнь Рваных Ушей, которые кормятся благодаря Дому? Заметь, я говорю тебе только о той малой части, которая мне известна; мы не знаем, сколько еще людей работает в лабораториях, в больнице и во множестве других мест, о которых мы понятия не имеем!
Мы снова на побережье. Надеваем перчатки. Колченогий разбивает нас на группы и показывает участки, которые надо обследовать. Я оказываюсь в группе вместе с Титом и одним из побережников, имени которого не знаю. Возможно, он немой, поскольку то и дело прибегает к языку мимики и жестов. Мы следуем за ним. Урожай довольно серьезный. Мы находим множество птиц, застрявших между скалами. Некоторые из них еще живы. Наш вожатый добивает их ударом сапога. На всякий случай мы давим и рачков, которые ползают поблизости от трупов. Когда мы снова собираемся вместе, я ловлю на себе пристальный взгляд Марка. Подхожу к нему. Он выжидает, пока мы не останемся наедине.
— Я только что заглянул в одну пещерку и вдруг услышал детский голос, ребенок кричал. Голос шел из самой глубины. Я подозвал других из моей группы, но пока они шли, голос умолк. Я было подумал, что мне послышалось, или может, это было эхо. Но когда остальные разошлись, голос зазвучал опять, он стал отчетливей.
— Ты разобрал слова?
— Не знаю, поверишь ли ты мне. Он звал меня по имени.
— Что именно ты слышал?
— «Олив! Олив! Иди ко мне!»