– Но он говорит, что никогда не любил жену.
– Ну и что? Он прожил с ней сорок лет, да и вообрази, какой поднимется скандал – а его жена, насколько я знаю, дама в высшей степени скандальная, – он может просто не выдержать этого. Ну да бог с ним. Кстати, Даша, а что с коврами, ты уже раздумала учиться?
Дашка залилась краской:
– Нет, что ты, но просто мне как-то неудобно в этой ситуации.
– В какой?
– Ну, когда ты с папой…
– Глупости какие! У тебя хорошие руки, ты отлично вяжешь, у тебя есть вкус, вполне могла бы освоить это дело. Впрочем, тебе самой решать, но уж как минимум позвонить Вере ты обязана. Она к тому же очень интересный человек, эта Вера. А папа твой тут абсолютно ни при чем. Так же, как и я. Это дело только твое и ее.
– Ой, мама, ты у меня камень с души сняла! Я только очень тебя прошу, давай сейчас ей позвоним! Сперва ты поговори, а потом уж я…
– Ох, Дарья, взрослая дама, берешься решать судьбы родителей, а позвонить сама не можешь! Да ладно, позвоню, заодно узнаю, как там дела у Коти. Он что-то пропал…
– Мамочка, милая, прости ради бога, он вчера вечером звонил, но вас не было, вы поздно пришли, и я забыла. Ну, мамуля, не сверкай на меня глазами, я признаю свою вину. У него все более или менее нормально.
– Ты же знаешь, как я ненавижу необязательность! Ну ладно, прощаю!
Я набрала номер Веры. Она почти сразу сняла трубку.
– Кира! А я уж решила, что ты обо мне забыла!
– Верочка, я просто закрутилась. Как там дела в Москве? Меня вчера не было, когда Котя звонил.
– Да там, насколько я понимаю, было больше перепугу. То есть Федор, конечно, пострадал, у него двойной перелом ноги, но жизни ничто не угрожает, вполне могли бы обойтись и без Коти, просто Наденька, видно, очень растерялась.
– Вера, вот тут дочка моя, дуреха, стесняется сама вам звонить, так что передаю ей трубку. А впрочем, знаете что, я, пожалуй, тоже с ней к вам приеду, можно?
– Кира, что за вопрос!
– Тогда, может, сразу договоримся на понедельник? Раньше у нас не получится, а в понедельник Даша кончает работу в четыре и мы вместе к вам нагрянем.
– Чудесно, буду ждать, испеку пирог, только не обманите старуху!
Почему я назначила эту поездку на понедельник? Чтобы не было времени тосковать по Марату? А разве я собираюсь по нему тосковать? Я ведь стала такая умная, рассудительная – и опять буду тосковать по Марату, как втайне тосковала двадцать лет? Как это скучно… Надо бы позвонить Коте, подумала я, и тут же подошла к телефону. Но его не оказалось дома, и к лучшему, мне трудно было бы сейчас говорить с ним.
В четверг в середине дня Марат куда-то исчез, вероятно ездил заказывать столик на вечер.
Дашка, прибежав с работы, затараторила:
– Мамуля, как ты думаешь, в чем мне пойти – в розовом платье или в костюме?
– Разумеется, в розовом платье, папа тебе его специально купил, и он обидится, если ты наденешь что-нибудь другое.
– Но ведь костюм тоже папа мне купил!
– Детка, по-моему, этот костюм скорее для другого случая, а тут день рождения, платье как-то уместнее.
– Ты считаешь?
– Да.
Дети были званы к семи часам, Марат должен был отвезти их, а потом заехать за мной.
И вот мы уже входим в дорогой загородный ресторан на берегу моря. Нас проводят к столику на двоих, стоящему на открытой террасе у балюстрады. Вечер теплый, на столике цветы и свечи в стеклянных колпаках. Народу немного, все в высшей степени шикарно. Впрочем, и я в своем зеленом платье чувствую себя почти королевой.
Когда мы сели, я рассмеялась.
– Чему ты смеешься?
– Знаешь, у нас с тобой все происходит, как в плохом романе. Та давняя встреча на балу, потом Иерусалим, дочь, о которой ты не знал, и вот теперь прощальный ужин в шикарном ресторане. Я такое разве что в кино видела.
– Это потому, что ты обозначила только вехи, а то, что между ними, – проза, серые, скучные будни. Я говорю о себе, у тебя жизнь совсем другая, вы, люди искусства…
– Марат, ради Бога…
– Я знаю только одно и только об одном могу сейчас думать – как мы будем жить вместе. Я прекрасно представляю себе, что поднимется дома, когда я скажу обо всем, и вполне понимаю, что не выйду из этого боя невредимым, но цель того стоит. Пусть даже этот бой сократит мои дни, но, ей-богу, лучше прожить два-три года с тобой, чем влачить убогое существование еще лет десять. И я не желаю ничего слушать о прощальном ужине, он вовсе не прощальный, будем считать этот ужин нашей помолвкой!
Здрасьте, я ваша тетя! Вторая помолвка за неделю – круто, Кира Кирилловна!
– Марат, что ты несешь, какая помолвка!
– Ну позволь мне помечтать, как мы будем жить с тобою. Хочешь, уедем жить за границу. Моих денег вполне хватит, чтобы купить скромный домик или квартиру где-нибудь, где ты захочешь, и спокойно прожить несколько лет. Давай я все брошу к чертям, мы уедем и будем жить друг для друга. Твоя работа ведь не требует постоянного присутствия в Москве. Будем жить где-нибудь у моря, вдвоем, ездить к Дашеньке, разведем кошек, ты будешь рисовать и заниматься домом, а я садом, обожаю возиться в саду. Подумай, это может быть райская жизнь…
Он говорил так страстно, так убедительно, глядя мне в глаза, что я совершенно ошалела.
– А первое апреля будем праздновать или у нас, или в Тель-Авиве, но непременно вчетвером!
Мы пошли танцевать, и Марат, крепко прижимая меня к себе, продолжал нашептывать мне весь этот сладостный бред.
Мы вернулись за столик, нам подали что-то неимоверно изысканное из лангустов или чего-то в этом роде. Марат продолжал расписывать прелести нашей будущей жизни, и я вдруг поддалась магии его голоса, этой ночи, этого ужина, этого платья… Чем черт не шутит! Разве могла я, собираясь в Израиль, даже отдаленно предположить, что в моей жизни может случиться такой вечер, и с кем, с Маратом!
– Ты согласна, скажи, скажи мне, да? Да?
– Ну, если все так… то…
– Значит, ты согласна! Давай же выпьем за это, любовь моя!
И мы пили, ели, танцевали, говорили о будущем, решали, где будем жить, и я уже видела наш маленький дом на берегу моря, видела, как я стою у плиты, готовя для любимого мужа что-то очень вкусное, а он в толстом синем свитере возится в саду, потом мы вдвоем обедаем, потом едем на машине за чем-то в ближайший городок… Марат пил мало, а я все пила какое-то божественное белое вино и хмелела не только от него, но и от ощущения собственной красоты и неотразимости под взглядом этих любящих синих глаз.