Она опустилась на колени и извлекла старый пакет. Увесистый. Заглянула внутрь и увидела одну только одежду, а потом по цветочкам и сердечкам, грибочкам и радугам поняла, что это одежда для девочек. Она вывалила на пол кучу, трясясь от мысли, что вместе с одеждой из пакета выпадут те самые снимки, которых она так боялась. Но внутри оказалась только одежда: трусики, маечки, штанишки и рейтузики для девочки от возраста Крисси до младенческого. Все они были не новые. Поношенные. Точь-в-точь как говорил следователь. Пэтти засунула все обратно в пакет.
Сын. Ее сын. Он сядет в тюрьму. Ферму отнимут, Бену дадут срок, а девочки, дочки… Она снова поняла, как с ней часто бывало, что не знает, как правильно поступить. Бену нужен адвокат, а она не знает, что для этого нужно делать.
Она вошла в гостиную, думая о судебном процессе и о том, что ей этого не вынести. Свирепым голосом велела дочерям не высовываться из спальни; они смотрели на нее раскрыв рты, обиженные и напуганные, а она думала, что только усугубила его судьбу: мать-одиночка, побитая жизнью неумеха — насколько хуже из-за этого он выглядит в глазах людей. Она положила в камин щепки, газеты, сверху несколько поленьев и подожгла содержимое пакета. Когда огонь добирался до маргариток на паре трусиков, зазвонил телефон.
Это был Лен Вернер. Она начала извиняться, объяснять, что сейчас происходит слишком много такого, что о судьбе фермы говорить просто некогда. У сына возникли проблемы…
— Поэтому я и звоню, — перебил он. — Я слышал о Бене. Я не собирался звонить. Но, мне кажется, я могу помочь. Только не знаю, захочешь ли. Есть вариант.
— Для Бена?
— Способ ему помочь. Юридически не подкопаешься. А то, с чем придется столкнуться, потребует немалых средств.
— Я думала, у нас нет вариантов, — сказала Пэтти.
— Кое-что все-таки имеется.
Лен не приедет, и в городе они встречаться не будут. Он был сама таинственность, сказал, что она должна ехать по загородному шоссе до места для пикника у территории парка. Они поторговались, попрепирались о месте и времени, и Лен в конце концов оскорбленно выдохнул в трубку, чем заставил ее скривиться.
— Знаешь, если тебе действительно нужна помощь, выезжай прямо сейчас. Никого с собой не бери. И никому ни слова. Я на это иду, потому что считаю, что могу тебе доверять, Пэтти, и я к тебе хорошо отношусь. Я — правда! — очень хочу помочь.
После этих слов он замолчал, молчание в трубке было столь пронзительным, что Пэтти взглянула на микрофон и прошептала: «Лен, ты где?», полагая, что он отсоединился, и уже сама была готова повесить трубку.
— Пэтти, честное слово, не знаю, но сейчас возможно только это. В общем, сама поймешь. Я за тебя помолюсь.
Она вернулась к камину и увидела, что одежда сгорела только наполовину. В доме поленьев не осталось, поэтому она бросилась в гараж, схватила тяжелый отцовский топор с острым как бритва лезвием (умели раньше делать хороший инструмент!), нарубила дров и вместе с топором принесла в дом.
Она подкладывала в огонь дрова, когда почувствовала, что сбоку маячит Мишель.
— Мам!
— Что, Мишель?
Она подняла глаза. Мишель в ночной рубашке показывала на огонь.
— Ты вместе с дровами чуть не бросила туда топор, — улыбнулась дочь. — Эх ты, голова дырявая!
Пэтти держала в руках топор, как очередное полено. Мишель осторожно забрала у нее топор, держа, как учили, лезвием от себя, и прислонила к стене возле двери.
Мишель неуверенно, словно пробираясь сквозь траву, потопала назад в спальню, Пэтти пошла следом. Дочки свернулись на полу и что-то нашептывали куклам. Люди шутят, что больше всего любят детей, когда те спят, подумала вдруг Пэтти и ощутила укол совести. Она действительно больше всего их любит, когда они спят, когда не пристают с вопросами, когда их не нужно ни кормить, ни развлекать. А сейчас они в еще одном состоянии, в котором она их тоже любила: уставшие, тихие, потерявшие к матери всякий интерес. Она оставила Мишель за старшую, не стала трогать Дебби и Либби — сейчас она могла только беспрекословно выполнять инструкции Лена Вернера.
Не надейся на чудо, твердила она себе. Не надо надеяться на слишком многое. Не надо надеяться.
С полчаса она ехала сквозь искристый снег, в свете фар снежинки превращались в звездочки. Мама, которая обожала зиму, сказала бы, что это «хороший снег». Пэтти подумала, что девочки завтра будут весь день в нем возиться. Будут ли? Что случится завтра? Где окажется Бен?
Она остановила машину у заброшенной бетонной площадки для пикника, оставшейся с семидесятых годов, со столами и странно изогнутой крышей, напоминающей неудачно сложенную фигурку оригами. Под снегом толщиной в несколько пальцев стояло двое качелей. Они почему-то совсем не качались, хотя дул ветер. Странно это, подумала Пэтти.
Машины Лена поблизости нигде не было. Вообще никакой машины, кроме ее собственной; она начала то поднимать, то опускать молнию на пальто, дотрагиваясь ногтем до каждого металлического звена. Что ее здесь может ожидать? Подойдет она сейчас к скамейке, а там оставленный Леном конверт с толстой пачкой купюр — благородный жест, который потребует вознаграждения. А может, он собрал группу людей, которые, испытывая к ней сострадание, вот-вот здесь появятся и подарят много денег и жизнь, полную чудес и волшебства, и Пэтти поймет, что все ее любят, несмотря ни на что.
По стеклу легонько постучали, и Пегги увидела ярко-розовые костяшки пальцев, принадлежащие крупному мужчине. Это был не Лен. Она немного опустила стекло, готовая к тому, что он скажет: езжайте дальше, дамочка. По крайней мере, стук был именно таким.
— Выходите из машины, — сказал он вместо этого. Он не нагнулся к окну, поэтому она так и не увидела его лица. — Выходите, поговорим на скамейке.
Она заглушила мотор и рывком выбралась наружу, мужчина шел впереди, пряча лицо в высоком воротнике пальто и под широкополой ковбойской шляпой. На ней была шерстяная шапочка, которая не подходила ей по размеру и не закрывала уши; она терла замерзшие мочки.
Вроде бы неплохой человек, подумала она, приятный. Очень хотелось, чтобы он оказался неплохим. У него были темные глаза и длинные усы с подкрученными вверх концами. На вид лет сорока и, похоже, из местных. Приятный, снова подумала она. Они присели на покрытую снегом скамейку, даже не смахнув с нее снег. Может, адвокат? Адвокат, которого Лен уговорил представлять интересы Бена? Но в таком случае зачем встречаться где-то…
— Слыхал, у вас неприятности, — произнес он голосом, подходившим к его глазам и напоминающим дальние раскаты грома.
Пэтти молча кивнула.
— У вас вот-вот отнимут ферму, а сыну грозит арест.
— Полицейские просто хотят с ним побеседовать в связи со случаем, который…
— Вашего сына вот-вот арестуют, и мне известно за что. Нужны деньги, чтобы защищаться от кредиторов, чтобы дети оставались у себя дома — в этом, будь он проклят, доме. А еще нужны деньги на адвоката для сына, потому что вы не хотите, чтобы он отправился в тюрьму с клеймом растлителя малолетних.