Улада кивнула, провела ладонью по неровным опаленным волосам.
— Згур! Чего ты хочешь?
— Потом! — заторопился он, но Улада покачала головой:
— Погоди! Зачем ты меня спасаешь? Тебе не нужно серебро, не нужна моя любовь. Значит… Значит, тебе нужна моя жизнь? Тогда почему ты пришел за мной?
Згур взглянул на мерцающий серебристый огонек. Там была жизнь. Его — и Улады.
— Ты поймешь…
Он взял девушку за руку, и они двинулись сквозь клубящуюся мглу. Серебристый огонек рос, превращаясь в огромные светящиеся ворота. Мгла начала редеть, словно сила, не пускавшая их, признала свое поражение. Над головой загорелся серебристый свод, в лицо ударил рой горящих снежинок — и Згур внезапно почувствовал, что он вновь может дышать…
— Згур!Згур!
Он открыл глаза. Вокруг была ночь, неподалеку алели угли умирающего костра, а рядом с ним сидела Ластивка. На девочке вновь было простое белое платье, и только бубен, лежавший на ее коленях, напоминал о том, что случившееся — не сон.
— Пойду. Очень устала. Она спит…
Он кивнул и попытался встать. Тело ныло, кровь стучала в висках, но он был жив. Улада, укрытая плащом, тихо вздыхала во сне, ее ладонь была теплой и влажной.
— Я очень боялась, — Ластивка вздохнула. — Была бы здесь бабушка…
Згур усмехнулся, отвязал от пояса кошель, достал шесть серебряных гривен.
—Что ты! — девочка отшатнулась. — Это… Это слишком много! За столько можно купить все наше село!
— Вот и купишь. А для начала постройте дом — настоящий.
Ластивка задумалась, затем покачала головой:
— Нет! Я возьму только две гривны, и мы построим деревянный дом. А ты… А ты обещай, что через три года приедешь сюда, ко мне. Тогда мы и рассчитаемся.
Она не шутила. Темные глаза смотрели серьезно, совсем по-взрослому.
— Я попытаюсь, — начал он, но девочка нахмурилась:
— Нет! Поклянись!
Их взгляды встретились, и Згуру стало не по себе.
— Хорошо! Клянусь Матерью Болот, что через три года приеду к тебе. Если буду жив…
Во сне он снова видел родной поселок. Шел дождь, по небу плыли тяжелые серые тучи, близкий лес горел яркой осенней листвой. Згур был дома. Наконец-то дома. Теперь он мог отдохнуть. Не надо спать в кольчуге, просыпаться от каждого шороха, каждый день обманывать смерть. Не надо лгать — и больше никого не придется убивать…
До Тйриса оставалось всего ничего — два дня пути. За селом начинались обжитые места. Леса сменились ухоженными пашнями, дорога стала шире, а вдоль нее один за другим стояли поселки — большие, окруженные густым частоколом. Гостей здесь ждали, и можно было не ночевать под звездами, а снять приличную комнату на одном из постоялых дворов. От разговорчивых хозяев и заезжих торговцев удалось узнать, что этим летом в Тирисе полно приезжих, корабли пришли не только из румской земли, но даже из далекого Фарса, так что добраться до Рум-города проще простого, было бы серебро. Итак, их путь подходил к концу. Черемош, начисто забыв о пережитых невзгодах, болтал без умолку, прикидывая, как лучше устроиться в великом городе. Воображение войтова сына явно разыгралось. Он видел себя то удачливым торговцем, то кметом дворцовой стражи, а то и придворным в палатах румского Кея-Сара. При этом он несколько снисходительно обещал пристроить и Згура, особенно ежели тот подучится румско-му языку и придворному вежеству. Такого тона от чернявого слыхать еще не приходилось, но Згур не обижался. В Рум-городе ему делать нечего, а если Черемошу и вправду повезет в чужой земле, то и хвала богам!
Улада в этих разговорах не участвовала, словно ее это никак не касалось. Похоже, отъезд за море не очень радовал длинноносую. Черемош обижался, дулся, но потом все забывал и вновь принимался мечтать…
За эти дни Улада ни разу не заговорила о том, что случилось в маленькой землянке. Черемош пытался намекнуть, объяснить, но дочь Палатина каждый раз переводила разговор на другое. Похоже, страшный день просто выпал у нее из памяти, не оставшись даже темным сном. Згура это вполне устраивало. Благодарности он не ждал, а вспоминать то, что довелось увидеть на пыльной тропе, ведущей через Дол, не хотелось. Хорошо, если Улада действительно все забыла!
Заботило и другое. Дорога до Тйриса была спокойной, да и в самом городе, как ему объяснили, стража не дремлет. Но вот на Нистре и на близком море гуляли вольные люди, успевшие за это лето облегчить несколько неосторожных галер, шедших без надежной охраны. Итак, еще одна забота, как Згур надеялся, последняя. Один из торговцев, с которым удалось поговорить на постоялом дворе, посоветовал поспешить. Через три дня из Тйриса отходит большой караван, идущий прямо в Рум-город. Впрочем, спешить особо не пришлось. Уже наутро следующего дня у горизонта блеснула серая гладь широкой реки, а вскоре вдали показались высокие вежи, сложенные из серого камня.
Тирис встретил их шумом, суетой на узких кривых улочках и бдительной стражей, сразу же пустившейся в долгие расспросы. Правда, обрезок гривны сделал свое дело, и подозрительных путников пропустили, посоветовав с оружием по улицам не ходить, а о своем прибытии доложить городскому войту, который звался здесь по-румски — «архон». К архону Згур решил сходить сам, поручив Черемошу найти какой-нибудь постоялый двор, желательно поближе к пристани. За этими заботами прошел весь день, и только к вечеру они собрались в небольшой грязной комнатушке, которую удалось снять за немалый обрезок серебра. Впрочем, долго засиживаться в негостеприимных хоромах никто не собирался. Згур сумел договориться с хозяином одной из румских лодей, которая отплывала на следующий день. То, что ехать придется не троим, а двоим, говорить пока не стал. Объясняться ни к чему, а назавтра, перед отплытием, времени на вопросы просто не останется.
Черемош мыслями был уже в Рум-городе. На радостях он предложил выпить, благо прекрасное румское вино можно было купить в Тирисе на каждом углу, но Згур отказался. Разговаривать было не о чем, а просто пить не хотелось. Улада тоже молчала и вскоре ушла в свою комнату, даже не попрощавшись. Черемош сник и шепотом пожаловался, что девушка ничего не желает слышать о свадьбе, хотя еще в Валине они обо всем договорились и даже поклялись в святилище Матери Сва. Згур лишь пожал плечами, предположив, что Улада просто устала за эти недели. Черемош охотно согласился и сразу повеселел. Он был явно готов вновь пуститься в рассуждения о прелестях рум-ской столицы, но Згур поспешил распрощаться. Все кончилось, и обманывать доверчивого парня он больше не мог.
Ночью не спалось. Згур лежал на спине, закинув руки за голову, и старался думать о том, что предстоит ему в Ко-ростене. Сначала он пойдет к дяде Барсаку, затем вернется в Учельню… Нет, он попросит у дяди Барсака несколько дней, чтобы съездить в Бусел. Жаль, маме нельзя будет рассказать правду. Для нее он был в Савмате. Значит, опять лгать! От одной мысли об этом становилось тошно…
Сон пришел не скоро — тяжелый, вязкий, словно ранняя осенняя ночь. Вокруг была тьма, сквозь которую неясно проступали контуры высоких бревенчатых изб. Рядом с ним стояли кметы в знакомых сполотских кольчугах, и он что-то говорил — громко, горячо. Его слова подхватывали, повторяли, и в дружном хоре десятков голосов слышалась ненависть. Згур знал — это лишь сон, но тревога не уходила. Сейчас он совершит что-то страшное, непоправимое, о чем станет жалеть всю оставшуюся жизнь. Надо остановиться, замолчать! Но поздно. Его рука взлетает вверх, к темному, покрытому тяжелыми тучами небу, и он слышит знакомое: