Мне бы так хотелось побыстрее вернуться к инчу! А не то они отдадут мое место забойщика кому-нибудь другому. Некоторые уже пытались меня заменить, но потерпели неудачу: один сломал руку, а другой стал умолять вернуть его в защиту. Ему казалось, что команда терпит поражение исключительно по его вине. Почти каждый день кто-нибудь из наших подходил ко мне и спрашивал, когда же я вернусь.
— Скоро, очень скоро, парни.
Красс приобщился к инчу. Он понял, что все можно пережить, что травма головы отстраняет тебя от игры на неделю, но это не ослабляет желания поскорее вернуться обратно. Он знает, что должен стать тверже, чтобы выстоять. Научиться повиноваться — хорошо для того, чтобы избежать проблем с Цезарями, но не для того, чтобы избежать проблем с другими детьми. У Красса дар выходить сухим из воды, он хитрый. У него это в крови. Я питаю к этой черте характера одновременно отвращение и восхищение. Такие люди всегда выигрывают в ущерб другим. Красс идеален для Дома.
— Обжорная гонка… У нас будет какая-то обжорная гонка. Что это еще за штука? — спрашивает мой подопечный. — Это больно?
— Нет, это маленький подпольный спектакль, просто ради развлечения.
— Объяснишь?
— Два ученика одного цвета садятся друг напротив друга в окружении своих «сообщников», скрывающих их от остальных, и начинают соревноваться в еде, когда Цезарь дает сигнал к началу обеда для всей столовой. Участники стремятся побыстрее опустошить тарелки, запихивая в рот как можно больше еды. Партия заканчивается, как только тарелка становится идеально чистой.
— Смешно!
— И запрещено! Если Цезарь обнаружит подозрительные пятна на твоей форме, ты отправишься в холодильник. Чтобы не насажать таких пятен, некоторые соревнуются в питье воды, но если выпить очень много, будет плохо по-настоящему. Слушай, а ты знаешь, кто собирается соревноваться?
— Нет. Вроде бы кто-то из Синих. А ты уже пробовал?
— Я пробовал все. Погоди, ты еще не такое обо мне узнаешь… Во время одной из гонок я чуть не задохнулся. Еда полезла через нос. Настоящая пытка.
— Ну и?
— Я проиграл.
— Не пойму, в чем интерес?
— Время покажет.
— Рем плачет, — шепчет мне на ухо Октавий по пути в учебный класс. — Он сидит на полу в коридоре, обхватив руками голову.
— Кто-нибудь говорил с ним?
— Я.
— Чего он хочет?
— Он хочет поговорить с тобой, только с тобой.
— Иду.
— Сейчас не лучший момент. Что ты скажешь Цезарю?
— Правду. Он все равно узнает. Я пошел.
Я нахожу Рема в конце восточного коридора.
— Что с тобой?
— Меня отстранили от инча.
— Это не новость. Кажется, на год?
— Да. Но год уже скоро истекает. Я спросил у Цезаря точную дату возвращения в команду. А он сказал, что меня решили отстранить еще на год. Но через год меня уже здесь не будет.
— Ты сказал им об этом?
— Да. Но они уверяют, что я еще буду тут.
Но я же старый. Я — Красный, который даже старее тебя, а для тебя все закончится месяца через три — четыре.
— Я подумаю, что можно сделать. А пока вставай. Тебе нельзя здесь оставаться.
— Сначала пообещай, что ты мне поможешь. Я хочу поиграть хотя бы еще раз, один раз.
— Я займусь этим. Поднимайся.
Он встает и идет в спальню. Он никогда не ходит на учебу, и никто ему слова не говорит. По поводу его отсрочки я ничего не обещал, но я попробую. Если бы Цезарям хватило мужества, они сказали бы Рему прямо, что ему запрещено играть пожизненно. В игре он может проявлять крайнюю жестокость, до остервенения, так что становится по-настоящему страшно. Однажды я видел, как он пытался сломать руку Клавдию. Он был просто в бешенстве, контролировать его было невозможно. Все игроки бросились их разнимать. Пришлось его побить, чтобы он ослабил хватку. Ему запрещено играть «по причине крайней жестокости».
Из-за его исключения в течение нескольких месяцев матчи вообще не проводились. Но потасовки вспыхивали и на уроках борьбы, и в коридорах, поэтому холодильник работал без перерывов. А поскольку организованной и санкционированной жестокостью управлять легче, инч был восстановлен.
Я возвращаюсь в класс. Подхожу к Цезарю 3, который смотрит на меня, как будто удивляясь тому, что я хочу с ним заговорить. Однако, если бы я как ни в чем не бывало прошел на свое место, мне пришлось бы провести чертову четверть часа в его кабинете.
— Я хочу объяснить вам свое опоздание: один из моих товарищей плакал в восточном коридоре. Мне сказали, что он хочет со мной поговорить. И я поду… извините, я… я пошел туда, не особо раздумывая.
— Почему?
— Что «почему»?
— Почему он хотел поговорить именно с тобой?
— Не знаю. Этого мне не сказали.
— А сам ты как думаешь?
— Никак. Ничего не думаю.
— Где он сейчас?
— Он встал и пошел в…
— Я знаю куда. Можешь занять свое место.
— Цезарь, я обещал просить за него…
Он не поднимает головы. Он положил конец обсуждению и даже не представлял, что я могу продолжить его по собственной инициативе. Я настаиваю:
— Цезарь?
— Ты еще здесь? Кажется, ты и так уже отстал в работе от остальных?
Он выдерживает долгую паузу и вновь произносит:
— Позже. Возможно, мы вернемся к этому разговору.
Я иду на свое место. Неопределенное обещание с его стороны — уже неплохо.
Я снова и снова думаю над тем, что мне сказал Рем: «Через три — четыре месяца для тебя все закончится». Что значит «закончится»? Что со мной будет? Что стало с Квинтом, которого волокли в мешке два монстра пару недель назад?.. Жив ли он еще? Я приучил себя к мысли, что ТАМ нам найдут какое-нибудь другое применение. Не может же быть, что нас тренируют и обучают просто так.
Красс сидит напротив меня в столовой. Нет сомнения, что у него есть ко мне вопросы. Что любопытно, он никогда не выдает их сразу. Пол-обеда он молча наблюдает за мной. Интересно, чего выжидает?
— А Рем, — наконец произносит он, — твой друг?
— Да, можно и так сказать. Мы не болтаем с ним дни напролет, он не слишком словоохотливый. Но я его знаю с момента своего появления здесь, кроме того, он — верный и полезный член команды.
— Он злой. Мне такие ужасы о нем рассказывали…
— Многое из этого выдумки. Но, несомненно, он бывает жесток.
— При каких обстоятельствах?
— Нет никаких особых обстоятельств. Это случается внезапно, как приступ.