Когда песня была допета, в свет рампы выбежала Самогудова.
— Ну, здравствуйте, здравствуйте! — закудахтала она. — Вы, конечно же, узнали нашего молодого, но способного пародиста Грелкина! Ну, что за талантище! Что за уникальная способность к перевоплощению! Петь моим голосом и в то же время как две капли воды походить на моего дорогого коллегу Комбинезонова! Похлопаем, похлопаем ему, друзья!
Сорвав парик, Грелкин изо всех сил раскланивался и посылал зрителям воздушные поцелуи. Зал просто бушевал от восторга.
— Ну все, птенчик мой, — сказала примадонна Грелкину, — отправляйся в свое гнездышко. А я, пожалуй, спою теперь вам сама! А?! Как вы на это смотрите?
Зал одобрительно зашумел, и артистка затянула свой знаменитый хит всех времен и народов — «Сотня синих незабудок».
…Комбинезонов пережил такой стресс, что больше на сцену уже не выходил. После нескольких песен, исполненных то в одиночку, то дуэтом с Леликом, примадонна объявила:
— Ну а теперь встречайте виновников нашего торжества. Тех, ради кого мы и отправились на эти гастроли! Самые молодые и, что греха таить, самые талантливые из нас — дуэт «Тот-Того»!
Скажу честно, героизм и находчивость старших товарищей произвели на меня впечатление, и я настроился не ударить в грязь лицом. Зазвучало вступление нашего фирменного рэпа, подогретые знаменитостями колхозники что-то заорали, и мы со Стасом выскочили в свет прожекторов.
Да-а… Стоять за кулисами — это одно, а работать на сцене — совсем другое. Однако я понял, что Стас настроен также по-боевому, и мы, освещенные разноцветными пульсирующими фонарями, синхронно принялись отплясывать рэп. И получалось, между прочим, довольно недурно. Вообще-то когда-то, в глубоком детстве, мы занимались танцами, но что мы сможем сейчас чуть ли не профессионально выделывать такие фортели, этого я не ожидал. Энергия зала и впрямь подпитывает и вызывает настоящее вдохновение!
Жили-были на свете два брата — Стас с Костей, —
«запели» мы, тыча пальцами сперва друг в друга, а затем в зал. —
И они, то есть мы, прилетели к вам в гости.
Показать вам, как стильнее стать и умней,
Как забить на условности глупых людей!
Все шло как по маслу. Зрители аплодировали в такт… Десять симпатичных полуголых девочек на заднем плане плясали и вставали в такие позы, что их и одних было бы достаточно, чтобы завести народ, тем более такой неизбалованный развлечениями, как этот. Я уже чувствовал себя так, словно тут на сцене и родился… Пока мы не дошли до последней строчки припева, который нам помогали петь ребята из «Наталипортман»:
И меркнет свет, в ночи текут ручьи в узор,
Ну, кто сказал, что энурез — «ночной позор», —
«пропели» мы, и в этот миг я краем глаза заметил, как из-за кулис с моей стороны высунулся Перескоков и вытянул руку с чем-то вроде телевизионного пульта. И тут же у меня между ног забулькало, и мощная струя облила три передних ряда зала. Нет! Две струи! Со Стасовой стороны выглянула плутовская рожа Шпулькина и его рука с пультом. Я глянул на Стаса. Он стоял с выпученными глазами, расставив ноги и выпятив живот, словно боялся испачкать колени, и поливал зрителей из «дистанционного мочеиспускателя», как из шланга.
Продюсеры исчезли, и наши струйки тут же иссякли. Мы снова стали танцевать и «петь». Но что-то было уже не так. Что-то подсказывало мне, что шоу пошло наперекосяк. И я понял, в чем дело. Зал перестал хлопать. Люди в передних рядах брезгливо утирались и морщились. Я подумал, что нужно как-то дать знать Перескокову, что номер не прошел, что больше его повторять не надо… Но как раз тут-то на сцену и прилетела первая бутыль.
Стукнувшись о дощатый пол, она разбилась вдребезги, и в воздухе отчетливо запахло сивухой. Мы продолжали «петь», но еще одна бутыль, не задев меня только чудом, пронеслась возле уха и влетела внутрь большого барабана, а другая угодила в софит, и сверху посыпались стекла и искры. Сразу стало сильно неуютно. Кто-то с первого ряда прорычал:
— Ах вы, сволочи столичные! Ишь, чего удумали!
— Нахалы! — вторил визгливый женский голос. — Бей похабников!
Через десять секунд в душном зале мало уже кого волновало наше музыкальное шоу. Мужики повскакали с мест и, держа в руках кто ножку стула, кто бутыль, ринулись к сцене. Бабы истошно вопили, а дети швырялись в нас всем, что попадалось им под руки.
— Костя, они не добрые! — крикнул мне Стас. И я понял, что он, наверное, прав. Неужели в эту глухомань песенки Леокадии еще не добрались? А ведь тогда мы этих людей кровно сейчас оскорбили. И они нас сейчас убивать будут… Надо делать ноги! Но именно они, эти самые ноги, перестали с перепугу слушаться меня, и я все продолжал прыгать под дурацкую музычку, улыбаясь приклеенной улыбкой.
Тут с первого ряда вскочил председатель Ядрышников, повернулся к зрителям и закричал:
— Спокойно, спокойно, товарищи! Ну, погорячились наши гости, ну, такие нынче в столице веяния! Давайте смотреть на вопрос ширше!
Но обиженные до глубины души колхозники не пожелали «смотреть на вопрос ширше» и, подмяв председателя под себя, полезли на сцену.
— Костя, блин! Бегом отсюда! — взвизгнул Стас и схватил меня за рукав.
Я тут же опомнился, и мы сломя голову бросились за кулисы.
Мы влетели в гримерку, и я захлопнул дверь. Тут отдыхали Самогудова, Лелик и Грелкин. Они вспоминали эпизоды своего выступления, давились со смеху и, похоже, находились в состоянии легкой эйфории.
— А я им, а я им, — уже почти шептала задохнувшаяся от хохота примадонна, — «конечно же, вы узнали нашего талантливого пародиста»…
— А они… А они… — вторил ей Грелкин, но ЧТО они, выговорить уже не смог и перепрыгнул на другое. — А Комбинезонов себя по лысине… — но и эту мысль закончить не сумел.
Что касается Лелика, то тот просто лежал животом на столе и только слегка подергивался, повизгивал и постанывал.
— Хватит ржать! — закричал Стас, как и я, отстегивая проклятый «пояс шахида» и швыряя его в угол.
— Вы почему покинули зрителей? — строго спросила певица. — Разве можно уходить со сцены до конца фонограммы? Вы что, хотите нам концерт сорвать?
— Он уже сорван! — выпалил я.
Тут в дверь раздался такой чудовищный удар, словно в нее врезался настоящий средневековый таран.
— Выходите!!! — послышалось из-за нее.
— Что значит «сорван»?! — воскликнула прима. — Вы видите, как вас любят! Одна песня — и ваши фанаты готовы сломать двери, чтобы с вами пообщаться.
— Дура! — заорал Стас. — Они хотят нас убить!