Сила, конечно же, с ума не сошла. Над острыми вершинами кристаллов, над заточенными гранями дрожали и таяли отрывистые видения, многоколонный зал, залитый мраком, чёрный куб, ещё чернее и непрогляднее окружающей темноты, и смутные очертания фигуры на этом кубе, узкие прорези горящих красным глаз, сейчас почти закрытых не до конца сомкнутыми веками.
Это было мне знакомо.
Известный нам с Ракотом старший из поколения Новых Магов, известный под одним-единственным прозвищем Чёрный. Обожал громкие слова и красивые жесты. Восседал на агатовом кубе во тьме невесть сколько веков, пребывая «во сне», как утверждал. Потом способствовал прекращению безобразий, учинённых его сородичами в Северном Хьёрварде, насылавшими орду разнообразных чудовищ на лесных поселян. Потом… потом пропал, скрывшись от наших с Ракотом взоров. Тем не менее ни в чём предосудительном его обвинить бы не получилось — он и близко не подходил, скажем, к Эвиалу, пока там орудовали кое-кто из его братцев и сестричек.
Вот только почему он появляется здесь, в видениях подле Кипящего Котла?
Работа мага, особенно Мага Истинного, — задавать вопросы. Работа Бога — на вопросы отвечать. В этом вся разница. Как утверждают некоторые, «пренебрежимо малая». Вопросов у меня, пока сидел подле Кипящего Котла, накопилось на несколько вполне пристойных «пророческих книг», а вот ответов… Четырёхглазый Дух Познания, полагаю, остался бы доволен.
Источник Магии совершенно точно не желал больше ничего отдавать. Сила по-прежнему исходила из него, но… меньше, чем следовало. Словно Кипящий Котёл и в самом деле стал… выкипать. И показывать дно.
Куда девалось недостающее? Мне казалось, что удаётся нащупать уходящую сквозь изнанку Межреальности ниточку, чем-то напоминавшую след, оставленный Дальними, когда Эйвилль удалось на него напасть.
Тут мне на миг стало совсем скверно, потому что если мои обожатели зелёных цветов дотянулись каким-то образом до силы Источников… то нам с Ракотом только и останется, что приняться за поиски нового Упорядоченного.
Шутка, конечно же.
По старой памяти я записывал, записывал всё, случившееся подле Кипящего Котла. Едва ли эти страницы смог разобрать хоть кто-нибудь, кроме Сигрлинн и Ракота (ну и ещё, конечно, Мерлина, останься он жив), всю эту мешанину странных символов, частично придуманных ещё Древними, частично Мерлином, а ещё частью мною самим, когда выяснилось, что описательного арсенала для той же Тьмы просто не существует.
Привычка, въевшаяся даже не в плоть с кровью.
Котёл меж тем презрительно и недовольно фырчал, булькал лопающимися пузырями, вновь окутываясь клубами сероватого плотного пара, словно ему донельзя претило само соседство с настырным «богом».
Сила уходит, это точно. Словно вода из прохудившегося ведра… нет, конечно же, нет. Кипящий Котёл сам порождает магию, вбирает в себя и вновь выпускает на волю. Вечный круг. Вечное преображение. Вечный двигатель, единственный, какой только возможен — первотолчок Творца. Для нас это есть вечность, а для Него — для него был только один слепящий и яростный миг, совершенно непредставимый для тех, чьё существование растянуто во времени.
И вот теперь Котёл часть себя направлял куда-то «вниз». В неведомую изнанку Упорядоченного, в те «слои реальности», что нереальны даже для нас с Ракотом.
Едва ли сильно ошибусь, сказав, что Источнику это нравилось не сильно.
Волны возмущений расходятся далеко. Сбоит настройка великих потоков, исполинских струн, протянувшихся через всё Упорядоченное, — и мои кристаллы заливает чернотой вместо положенного многоцветья или хотя бы зловещего багрянца, но багрянца естественного, положенного изначально.
Словно сухая рука мертвеца-зомби тянет и тянет Котёл с его исконного места. Я вижу, как искажаются познающие чары, как, изломанные неправильным отражением, они заставляют скручиваться и гнуться словно ветки мои кристаллы, что, казалось бы, твёрже твёрдого.
Я не вижу дна, куда устремляется этот поток, не могу различить, кто же устроился там, на другом конце этой жуткой пуповины. Гнев поднимается неуклонно и необоримо, мешает видеть и думать — то, что я вижу, кажется мне чуть ли не хуже того, изначального Ракотова заклятия.
Кто бы ни сотворил эти заклинания, что бы ни свело с ума Кипящий Котёл — он обрекал всех нас, всё Упорядоченное. Неназываемый, как сказали бы барды,
В логове тесном
рёвом великим
весть подаёт,
падают сосны;
чрево чудовища
чёрно, пусто,
и вопиет;
пиром обильным
настало смирить
зверя утробу… —
и так далее.
Кто бы это ни сделал — Ямерт, Дальние, какие-нибудь слуги Спасителя или ещё кто, — нас они этим обрекли на верную смерть. Может, потому Мимир и исчез, что не дал им сотворить нечто подобное со своим источником, а без него даже этакие мастера не справились с родником, именуемым истоком Мудрости?
Пот срывался с висков крупными каплями. Дыхание сбилось. Моё человеческое тело, несмотря на всю, гм, «божественность», имело свои пределы. Да, его можно сбросить, как одежду. И, подобно простому смертному, оказавшемуся без тёплого плаща и стёганых портов студёной ночью, заработать «обморожение».
Несмотря на пот, который вроде бы «от жары».
Глупец, ты гордо решил, что «справишься сам», потому что кто ж ещё, кроме тебя, «познавшего тьму»?
Я тянулся и тянулся вниз, вдоль уходящей в небытие нити, стягивающейся в тонкий, наитончайший волосок. Тянулся, позабыв обо всём, словно Истинный Маг, тот самый, что сдвигал некогда пласты реальности, когда в жалкой лачуге нищенки рождался мой последний настоящий Ученик…
Тогдашняя моя попытка обернулась настоящим штормом в Межреальности, да таким, что с ним едва справился весь тогдашний Совет Поколения.
…А теперь всё началось с того, что лопнул один из моих кристаллов, покрылся трещинами и рассыпался в пыль другой. Нарастало басовитое гудение, а где-то высоко над головой в ужасе метались истошно верещащие летучие мыши; и то одна, то другая из них вдруг складывали крылья, неживым камнем обрушиваясь в бездну.
Нет, не пробиться. Слишком… глубоко, не хватает дыхания; меня словно подбросило невидимой волной, вышвыривая обратно на серый камень, к окутанному туманом Котлу. Взгляд мой затуманило, и, наверное, именно поэтому я вдруг увидал исполинский — и призрачный! — корень, заполняющий пропасть вокруг нас.
Тянулись, жадно подрагивая, истончающиеся отростки, на них оседали капли тумана, почти мгновенно всасывающиеся тёмным нутром, и тогда вверх по корню проходила короткая судорога — точно змея торопилась проглотить добычу.
«Мутна вода в нём и черна цветом. И питает он первый корень…»
Тяжело дыша, едва втягивая воздух сквозь стиснутое спазмом горло, я глядел на открывшееся мне и не верил. На краткий миг приоткрылись врата — мне, Богу! — туда, куда, выходит, вполне могли добраться людские колдуны или гоблинские шаманы.