Матфей ждал. Демон не может не прийти, утверждала книга, он не устоит перед эманациями нагой человеческой души, голод пересилит все доводы разума. Демон явится, и он окажется сильнее первых двух. Быть может, сильнее настолько, что сможет ответить Матфею на кое-какие вопросы, вопросы, что советовала задать «О Силах Додревних».
Тихий, лёгкий, почти неразличимый свист, так ветер прохаживается по верхушкам нагих зимней порою рощ. И сразу же — волна холода. Демон не прятался, подобно остальным его собратьям. Нелепая гордыня, уверенность, что уж он-то — могучий и непобедимый! — непременно сожрёт странного наглеца. Что ж, пусть его.
Матфей лежал на спине, крепко зажмурившись, однако безошибочно смог бы сказать, где сейчас явившийся по его душу жадный и голодный гость, подобно тому, как человек видит солнце даже сквозь опущенные веки. Третий демон явился, как и первый, в виде призрака. Телом, видать, или ещё не обзавёлся, или не счёл нужным. Тоже небось крадётся «пятном мрака средь ночных теней», готовясь насладиться ужасом и паникой жертвы, её воплями, может, даже мольбами — само собой, бесполезными.
Внутреннему взору Матфея демон представал сложным нагромождением хаотично набросанных друг на друга рун, светящихся всё тем же слабо-голубоватым холодным светом, что и буркала его вчерашнего врага. Руны медленно двигались, вращались, какие-то черты и росчерки переходили от одних символов к другим, меняя их значения и смысл, но основа оставалась прежней:
Двенадцать. Дюжина тайных знаков. Глубже всего скрыты враждебные демонам, и это понятно — «держи друзей близко, а врагов ещё ближе». Следом — руны, что «ни нашим ни вашим», и, наконец, смотрящие во внешний мир — самые сильные, наиболее благоприятствующие демонам начертания. Всё логично, всё как и должно быть. Четыре руны, где нет замкнутых контуров, одни лишь устремлённые в разные стороны линии, прямые или изломанные, благоприятные демонам, он старательно изобразил, «исказив», как и велела книга; и все известные ему восемь сочетаний рун с кругом, рун, противостоящих демонической природе, он воспроизвёл также.
Он готов. Пусть гость приходит, его найдётся чем встретить.
Не шевелись, не открывай глаз, даже не дыши. Пусть холодные бестелесные пальцы потянутся к твоей душе, пусть даже демон восторжествует — на краткий миг, пока твоя собственная воля не начнёт ломать ему кости, выкручивая запястья.
«Ты ждал меня, а я ждала тебя, — негромко сказал чужой голос. Мягкий, вкрадчивый, женский. — Я ждала тебя, победитель».
Что это?! Какая-то новая уловка? Быть может, быть может, в конце концов, сегодняшнему демону положено превосходить силой и первого, и второго…
«Нам нет нужды сражаться. Я читаю в твоём сердце так же легко, как ты — в возлюбленных твоих книгах. Мы можем дать друг другу нам недостающее. Зачем же нам сражаться, победитель? Я не настолько глупа, хотя моих сородичей вообще отличает недостаток того, что вы, люди, именуете „умом“».
Демоны хитры. Да, ему повезло — этот — или «эта»? — пожалуй, способны ему ответить. Не поддавайся, Матфей, лежи и молчи. Пусть голодная тварь начнёт атаку, пусть ослабит защиту, пусть его — или её? — желание жрать пересилит всё остальное. Тогда — не раньше! — он ответит. И, разумеется, не словами.
«Отчего ты молчишь, победитель? Ты боишься меня? Боишься даже взглянуть? — голос становится томным, зовущим, бархатным. — Ты грезил о прельстительных ведьмах, беглый монах, ты мечтал коснуться их кожи, нагой, гладкой и тёплой. У тебя дрожали пальцы и выступал пот, стоило тебе отпустить собственное нутро на волю. Взгляни ж на меня, я куда лучше их. Посмотри и убедись сам, ведь победителю демонов нечего страшиться».
Ещё одна ловушка, подумал Матфей, судорожно стискивая зубы. Проклятая тварь сильна. И, следовательно, ещё сильнее те, кто её сюда посылает. Или им не препятствует.
Ведь демоны почему-то не вырываются за пределы Беймарнской пущи. Остаются здесь, в мёртвом лесу, довольствуясь случайными жертвами; разумеется, так жить они не могут. У них свой мир — или миры, свои угодья, где они охотятся и жируют.
С позволения тех, кто на деле правит всей великой множественностью миров.
…Отвлечённые мысли помогли. Вкрадчивый и мягкий голос звучал по-прежнему, но Матфей не вслушивался в слова.
Рано или поздно твари надоест говорить. Голод погонит её вперёд, и тогда он…
«Открой же глаза, — продолжала стараться демоница — или, во всяком случае, существо с женским голосом. — Открой и взгляни, тебе понравится. Знаешь, как блестит моя кожа в звёздном свете?..»
«…Откуда же вы берётесь? — вновь заставил размышлять себя бывший монах. Что за бездна порождает вас, вечно голодных тварей и рассылает по несчастным мирам? Мирам, которых множество, и где, быть может, и нет таких вот „запретных мест“, где вам только и можно резвиться? Что, если там вы — хозяева и властелины, выбирающие трепещущую дичь из стада, ожидающего расправы?»
Стада разумных и наделённых речью, но не имеющих такого оружия, как у него, Матфея…
Он не сразу осознал, что сладкие речи прекратились. Царила тишина, испуганно замер ветер, и в наступившем молчании отчётливо слышался лишь один звук: шорох бесчисленных муравьиных лапок.
Чёрные слепые муравьи ответили на приказ хозяина, раскусившего нехитрую уловку Матфея.
Он вскочил, вскинув обе руки с послушно воспламенившимися рунами, — а ведь ничего подобного «О Силах Додревних» не описывала! — но муравьиные полчища были уже совсем рядом.
Демон захохотал, совершенно иным голосом, низким, хриплым, абсолютно мужским. Он по-прежнему скрывался в тенях, прикидываясь пятном мрака, но Матфею казалось — фигура ночного гостя словно пылает голубым огнём. Слагавшие создание руны алкали и не желали прятаться.
…Как же ему повезло, что он почти перестал ощущать укусы чёрных муравьёв и сделался — тоже почти — нечувствительным к их яду.
С рук Матфея сорвались две клубящиеся огненные струи. Руки вспыхнули, он заорал от боли — настоящей, не то что эти жалкие укусы. Муравьи карабкались по его ногам, покрывая их сплошь, но бывший монах видел сейчас только лишь своего врага.
Засветившиеся руны на земле прянули в разные стороны, словно перепуганные птицы. Одна пламенная струя из руки пронеслась мимо них, ничего не задев; вторая, однако, угодила прямо в крутящийся символ, больше всего напоминавший щит, словно утыканный торчащими во все стороны многочисленными стрелами.
Направленные в бесконечность прямые — один из демонических знаков.
Голубая руна вспыхнула, закувыркалась и врезалась в землю. Взвились языки бледного пламени, огонь затанцевал, стремительно растекаясь по земле. Матфей и глазом моргнуть не успел, а они с пришлецом оказались в сплошном кольце, прямо посреди бушующего пожара.
— Ма-ма… — вырвалось у охотника за демонами.
Кажется, противник Матфея не ожидал этого тоже. Трудно сказать, «отвернулся» ли он (потому что не имел ни видимого лица, ни глаз), отвлёкся ли — но второй и последний выдох угасающих на ладонях бывшего монаха рун пришёлся прямо в сплетение, в средоточие демонических символов, обращая их в горящий прах.