И вообще, что это может значить?!
Двери закрылись, и в просторной и теплой комнате сразу стало тихо и очень торжественно.
Фиона Ксаверьевна некоторое время постояла в отдалении, словно раздумывая, как себя вести, потом двинулась вдоль комнаты, подошла к старинному камину и передвинула штучки на мраморной полке – верный признак неуверенности в себе, редкая штука в Фионином исполнении.
– Это даже хорошо, Евдокия, что ты приехала, – начала она наконец. – Я хотела бы с тобой поговорить. Может быть, не в такой спешке, как нынче, но нам все равно пришлось бы встречаться.
Свекровь повернулась спиной к камину, сильно выпрямилась и сложила руки.
Дунька тоже выпрямилась, но рук складывать не стала. Ей казалось, что свекровь колеблется и никак не может принять решение. Это было вовсе на нее не похоже.
– Фиона Ксаверьевна…
– Ты знаешь, Евдокия, что я никогда не была в восторге от вашего брака, – отчеканила свекровь. – Я до сих пор не могу понять, почему мой сын выбрал себе жену… из другого общественного среза.
– О, господи, – пробормотала Дунька.
– Что такое, Евдокия?
– Уж говорили бы как есть, Фиона Ксаверьев-на, – сказала Дунька и улыбнулась. – Ваш сын выбрал себе жену-плебейку. У стен дворца она пасла гусей. Решил Луи, что женится на ней.
– Ты стала мне дерзить, – заметила свекровь, подумав. – Что это означает?
– Ничего, – призналась Дунька. – Это ничего не означает, Фиона Ксаверьевна.
– Ты напрасно обижаешься. Дело не в том, что я считаю, что вы хуже, чем мы. Дело в том, что ты никогда не поймешь, что такое… талант. Что означает жизнь с талантливым человеком.
– Талант – это ваш сын? – осведомилась Дунька.
– Ну конечно! – воскликнула свекровь, и Дунька ей не поверила. До этих слов верила, а тут не смогла.
Фиона всегда отличалась недюжинным умом и умением видеть вещи в правильном свете. Она не могла искренне полагать, что «талант» должен проделывать все, что так или иначе проделывал ее сыночек.
– Он талантлив и от этого несчастен, – продолжала Фиона. – Творческий человек должен быть сильным, чтобы сознательно нести бремя своего таланта, а Вадим, к сожалению, слаб. Его жена обязана быть ему опорой и поддержкой, чем-то незыблемым. Как пьедестал Медного Всадника.
– Я не пьедестал, – пробормотала Дунька. Свекровь отошла от камина и направилась к окну, держа себя за локти. За окном летел снег и растрепанные галки перелетали с дерева на дерево – собирались спать.
– Ты не смогла и не можешь стать для него настоящей поддержкой, – особым, заключительным тоном сказала свекровь. – И тем не менее, Евдокия, я хотела бы попросить тебя остаться с ним.
– Что?!
– Ты прекрасно меня слышала. Дунька слышала, но ничего не понимала. Фиона всегда была препятствием номер один – сначала она возражала против свадьбы, потом возражала, чтобы новоиспеченные муж и жена жили вместе, все настаивала, что каждому из них лучше бы остаться у родителей, и даже приводила какие-то исторические примеры. Пастернак, к примеру. Борис Леонидович всю жизнь любил Ивинскую, а жил «в семье», то есть со своей старой женой. Так почему бы Вадиму и Евдокии не жить со своими старыми родителями и время от времени встречаться?! Потом она возражала против предполагаемых детей, хотя Дунька не собиралась немедленно заделаться счастливой матерью. Потом она еще против чего-то возражала, из чего все время следовало, что Дунька плохая, никудышная жена и ее сын, не понимая этого, просто-напросто губит себя.
Что изменилось?.. Да еще так внезапно?!
– Евдокия, ты обязана прекратить эти его… постоянные свидания неизвестно с кем. Вы должны жить нормальной семейной жизнью.
– Фиона Ксаверьевна, – начала Дунька, но в белые высокие двери легонько постучали – костяшкой согнутого пальца, – и Фиона сказала резко:
– Да!
Вошла Вера Федоровна с чайником в руках, а следом за ней ее дочь с подносом. Александра поставила поднос на чайный столик и замерла, опустив глаза.
Дунька была уверена, что, если она их поднимет, все окружающие немедленно сгорят, как в романе Стивена Кинга «Испепеляющая взглядом».
– Сахар? Молоко?
– Спасибо, ничего не нужно.
– Фиона Ксаверьевна, мне остаться?
– Спасибо, нет, Вера Федоровна, Евдокия поухаживает за мной. Не правда ли, Евдокия?
– Правда! – воскликнула сильно разозленная всеми сегодняшними непонятностями Дунька. – Разумеется! Непременно! Конечно! Как же может быть иначе?!
– Евдокия, – негромко прервала ее свекровь и указала глазами на «посторонних», мать и дочь. Те наверняка все заметили. У Веры Федоровны губы слегка дрогнули, поджались, и она направилась к выходу, к высоким дверям, за которыми мелькнуло встревоженное лицо «земского статистика» Федора Петровича Малютина.
Двери закрылись. Все, спектакль окончен.
– Фиона Ксаверьевна, – начала Дунька раздраженно, – я вовсе не за тем приехала, чтобы обсуждать наше будущее с Вадимом! Я не знаю, почему вы решили, что мы должны зажить нормальной семейной жизнью! Мы этой самой жизнью жили, наверное, месяца два от силы.
– И в этом твоя вина, Евдокия, – ледяным тоном перебила свекровь. – Мой сын сложный человек, и к нему требуется особый подход, ты должна была отдавать себе в этом отчет, когда выходила за него замуж.
Для того, чтобы опять не начать выкрикивать какие-то бессмысленные слова и междометия, Дунька глотнула из своей чашки рубинового и очень горячего чая.
– Фиона Ксаверьевна, вы не знаете, зачем ваш сложный сын собирался в Рощино к моей сестре?
– Понятия не имею, – недоуменно ответила Фиона и даже посмотрела с неким подобием любопытства, чего никогда себе не позволяла. – Это имеет какое-то значение?
– Он никогда с ней не встречается! И не встречался никогда! Что ему могло понадобиться?!
Фиона пожала плечами.
– Евдокия, ты уводишь разговор в сторону, а я хочу, чтобы ты выслушала меня.
– Да нет никакого разговора, – крикнула Дунька и вскочила. – Мне важно знать, зачем он ездил в Рощино и ездил ли!
– Это не имеет никакого значения…
– Имеет! – рявкнула Дунька. – Имеет!
Она подбежала к свекрови и оперлась руками о чайный столик, так что Фионе пришлось откинуться назад. Прямо перед Дунькиными глазами была щека, гладкая, молодая, очень свежая, и она вдруг подумала, что свекровь совсем не стареет – портрет Дориана Грея, черт возьми!..