— Я никогда не полюблю тебя! — хрипло пообещала она. — Я только выполняла свой супружеский долг. Ты лишил меня выбора!
Его глаза уже не казались такими светлыми, словно стеклянная завеса закрыла их, но все же он не отводил взгляда. Его улыбка не изменилась.
— Да, дорогая, у тебя не было выбора! Тебе и не нужно меня любить. Все, что требуется — это служить мне. Может, мы и поладим. Любовь — это такое болезненное чувство.
— Ты ведь меня тоже не любишь! — напомнила она ему.
— Господи, конечно же нет! — грубо ответил он. И все же она не двигалась. Он провел костяшками пальцев по ее щеке и добавил почти нежно:
— Пусть поможет Бог тому, кто любит тебя! Небеса, Вальхалла и все боги, христианские и языческие!
Он резко отодвинулся и соскочил с кровати легко и грациозно, несмотря на свою мощь. Она было отвернулась, пытаясь прикрыться одеялом. Она все еще боролась с навалившейся на нее сонливостью, когда его сталь-Ной голос обрушился на нее как ведро холодной воды:
— Вставай, любовь моя, ты должна занять гостей в зале.
— Я должна развлекать гостей? — сказала она холодно.
Он дотянулся до нее, стащив с нее одеяло. И, помоги ей Бог, одно его прикосновение снова заставило ее гореть, даже когда она встретилась с ним взглядом, ненавидя его.
— Как я уже сказал, — проговорил он насмешливо, — любить меня не обязательно. Но ты — моя жена и обязана мне служить.
— Я не твоя раба!
— Нет, Рианон, ты здесь хозяйка. И ты будешь хозяйкой в зале, в доме, где ты родилась. И ты будешь ложиться со мной в эту постель, когда я как хозяин потребую этого!
— Посмотрим!
— Конечно, — сказал он, смеясь, — посмотрим.
Он снова подхватил ее на руки и поцеловал. Поцелуй был страстный и глубокий, и она не могла противиться ему. Теперь в порыве страсти, казалось, появился проблеск нежности, и, когда его губы оторвались наконец от нее, его глаза были пронзительно синими, такими завораживающими, что она не могла отвести от них свои.
— Конечно, — прошептал он. — Помоги, Господи, дураку, который осмелиться полюбить тебя, Рианон!
Отпустив ее, он отвернулся и подошел к одному из сундуков.
— Одевайся быстро, мы и так задержались надолго.
— Мы задержались? Только не я! Он снова посмотрел на нее, взглядом заставив ее замолчать.
— Именно ты, — сказал он ей насмешливо. — И еще задержишься. И еще. А теперь пошли.
Кипя от возмущения, Рианон повернулась, ища новую одежду. Она стояла спиной к нему, надевая рубашку, а потом слегка повернулась.
Он уже был в штанах и надевал рубашку, и она закусила губу, вновь почувствовав трепет. Его талия была такой тонкой по сравнению с широкими плечами. Его руки были покрыты горой мускулов, а ноги стояли твердо, как стволы деревьев. Даже теперь ей хотелось провести рукой по его твердой, гладкой загорелой коже и наслаждаться этим прикосновением.
Он не любит ее…
Он был ее мужем, а судьба свела их вместе.
Она не будет служить ему! Не будет!
И все-таки…
Он будет заботиться об этом месте. О земле. О людях. О детях.
Он повернулся, какое-то седьмое чувство подсказало ему, что она наблюдает за ним. Она поспешно залезла в сундук и вытащила платье и верхнюю тунику — свой новый серо-голубой туалет. Она поняла, что и он наблюдает за ней. Когда она повернулась к нему, он был одет как ирландский принц: в рубашке и коротком камзоле, отороченном горностаем, в голубых штанах и малиновом плаще, застегнутом на плече пряжкой. Он пристегнул ножны, вложил в них кинжал, с которым не расставался, и предложил ей руку.
— Мы идем, миледи?
— Ты притащил меня сюда. А теперь бросаешь!
— Увы, если ты предпочтешь остаться, я с радостью нарушу законы гостеприимства и задержусь здесь с тобой на некоторое время. Ты так быстро всему учишься, жена моя и хозяйка, но у меня есть что показать тебе еще Конечно, моя поспешность была несколько неприлична но удивительные наслаждения нашей первой ночи разожгли мой пыл… — Он замолк с хриплым смешком.
Рианон и сама не собиралась задерживаться. Когда он кончил говорить, она уже причесала волосы, надела туфли и отхлебнула глоток вина, которое было оставлено для них. Она стояла у двери, гордо вздернув подбородок в ответ на его смех.
— Я вижу, ты наконец готова, — сказал он. Он подал ей руку и повел вниз.
На лестнице он остановился, поцеловав ей руку, и оценивающе взглянул на нее синими глазами.
— Ты, любовь моя, необыкновенно хороша. — Злорадная ухмылка скривила его чувственный рот. — День только начинает клониться к вечеру, а я уже с нетерпением жду ночи.
Она пристально смотрела на него, давая себе клятвы, что сердце ее больше никогда не станет так колотиться, и тем не менее одни его слова зажигали в ней маленькие, трепещущие огоньки.
— Наши гости ждут, — сказала она.
— Конечно.
Он снова взял ее за руку, и они направились в зал.
Пока они шли вместе, она вдруг затрепетала. Боже милостивый, помоги женщине, которая будет так глупа, что полюбит его! — подумала она.
Конечно же, Бог ей поможет.
Наутро пятого дня, проснувшись, Рианон обнаружила, что викинга не было рядом.
На месте, где он спал, была только смятая простыня, а светловолосый гигант, отравляющий ей жизнь, снова ушел.
Она вскочила и уставилась на постель, издевательское напоминание об их нелепом браке. Она сжала кулаки. Как же ей хотелось хоть раз доказать ему свое превосходство! Ведь он, понимая, насколько невыносимо ей подчиненное положение, будто нарочно, твердо вознамерился управлять и ею самой, и ее землями.
Она задрожала от холода и накинула на себя рубашку. Полуодетая, взяла кувшин и таз с каминной полки, умылась, причесалась, накинув плащ, отороченный мехом, быстро вышла из комнаты.
На пороге она остановилась. Она не слышала голос мужа в зале, но там были другие. Ролло рассказывал о сражении, другие слушали.
Рианон тихо сошла с лестницы незамеченной. Она глубоко вздохнула, когда увидела Рауена и других молодых людей, подданных Альфреда, теперь приехавших сюда, в ее дом.
В дом ее мужа, горько подумала она.
Да, они были здесь с тех пор, как он вернулся. В ту первую ночь, когда она спускалась с лестницы под руку с Эриком, они отнеслись к ней с должным уважением. Даже Рауен. Он коснулся ее руки, низко нагнувшись, а потом поцеловал ее в щеку, приветствуя ее как сестру, хотя рядом был Эрик. Такое его поведение заставило ее почувствовать себя брошенной: в том, что он поцеловал ее при Эрике, заключался, казалось, полный отказ от всего, что было между ними.