— Пожалуйста, не заставляй меня ехать! Я так боюсь!
— Да? — сказал он, обнимая ее и вглядываясь в ее лицо.
При свете луны она была прекрасна. Ее глаза были нежными, блестящими, влажными, губы трепетали, красные, как розы; под легким покровом ночной рубашки ее груди вздымались и опускались быстро при каждом вдохе и выдохе. Островки ее грудей казались больше, полнее, соблазнительнее, чем всегда. Ее волосы вились по его обнаженному телу, накрывая его прекрасным плащом. Она все-таки добилась своего, опутав его этими прядями золота и огня, окутывая его этим взглядом, блестящим серебром, завораживая красотой своего нежного голоса и прекрасных форм. Это была не любовь, быстро подумал он, совсем не любовь. Но она принадлежала ему, и он хотел ее с такой страстью, какой он никогда еще не знал. Ему хотелось взять ее нежно на руки, успокоить, держать в своих объятиях.
Но он знал ее. Он хорошо ее знал.
Что это за новая игра? Неважно, подумал он устало. Пусть себе играет.
— Эрик… — сказала она мягко, обольстительно, шепотом, полным трепещущей невинности. — Милорд, пожалуйста, я буду хорошей женой, буду тебя слушаться, буду… угождать тебе всем. Только, пожалуйста, только не это! Я умоляю, не заставляй меня ехать в Ирландию. Когда ты вернешься, я буду здесь. И я приложу все усилия, чтобы дать тебе все, что ты потребуешь от меня как от жены.
Он откинул ее волосы, любуясь их длиной, когда его пальцы скользили по их блестящей мягкости.
— Правда? — спросил он ее.
— Конечно.
Ее ресницы были длинными, а глаза нежными и соблазняющими.
Он улегся на нее, прижимаясь к ее грудям, а потом накрыл ртом один бугорок, облизывая языком набухший сосок через ткань прозрачной рубашки. У нее вырвался резкий вздох, и ее тело выгнулось под ним, придя в соприкосновение с его членом, усиливая нарастающий жар его дикого желания.
— Я буду такой, как ты захочешь, — обещала она, лаская его локоны. Они приподнялись вместе, ее волосы окутывали его занавеской, и она обняла его. Ее быстрые поцелуи осыпали его плечи и грудь. Ее волосы по всей длине опутывали его тело мягкими шелковыми прядями. Сладко пахнущие волосы вызвали напряжение всех его членов, как только он их касался. Ее губы коснулись его губ, помедлили там, а потом снова продолжали свои изыскания по его телу. Нежно, мягко, сладостно, она соблазняла его. Желание в нем достигло силы все смещающего яростного урагана. Она знала, как ласкать его, именно там, где ему хотелось. Она знала, когда подразнить, когда помедлить, а когда поддаться. Она могла заставить мужчину стать слепым ко всему, кроме исполнения его желания…
Он схватил ее яростно, укладывая поверх себя, а потом перевернулся с ней, и она оказалась внизу на спине. Он на какое-то время увидел ее глаза, перед тем как они прикрылись длинными и густыми ресницами, и в них ему почудилось торжество. Внезапно ярость нахлынула на него, и он вздохнул, стараясь не дать выхода этому бешенству.
Стоп! — скомандовал он сам себе, он подыграет ей в игре, которую она затеяла. Он улыбнулся и нежно поцеловал ее в губы, пробуя сладость ее рта.
Он в клочья разорвал ее рубашку, добравшись до ее обнаженной плоти, ненасытно беря все, что было под ней. И когда она уже почти лишилась воли от всех этих нарастающих высот, до которых он довел ее, он страстно вошел в нее и потребовал все сначала.
И вновь он получил все. Он никогда прежде не знал такого сладостного и дикого взрыва облегчения, которое он испытал этой ночью, дикого, как море в ярости шторма. Яростные содрогания сотрясали его, когда он снова и снова заполнял ее собой, и в момент наивысшего наслаждения он насытил свою страсть так, как он раньше не мог себе представить. Он закрыл глаза и почувствовал гром ударов ее сердца под набухшей грудью, и он понял, что может, коснувшись ее, получить все то, что она не хотела давать ему.
Но он понимал, что она предала его, и что сама мысль о том, что она его жена, приводила ее в отчаянье.
Горькая усмешка коснулась его губ, и на душе его стало тяжело. Боже мой! Если бы он только смог перестать хотеть ее! Если бы он только смог забыть о ее существовании…
Но он не мог. Когда он был далеко от нее, она заполняла его сны. Когда он представлял, что ей грозила опасность, боль острым ножом пронзала его. Ведь она была его женой.
И, видит Бог, она поймет, что это так, и что все ее уловки и хитрости ничего не изменят, и что ей придется покориться…
Ему была непонятна эта боль внутри, и он сильно стиснул зубы, чтобы побороть ее. Затем он придвинул ее поближе и мягко прошептал в ночи:
— И ты будешь меня любить, когда я вернусь?
Ее дыхание все еще было неровным. Он накрыл ладонями ее груди и все еще мог ощущать яростное биение ее сердца.
— Да, милорд, — прошептала она хрипло.
— Когда я вернусь… ты будешь почитать меня и повиноваться мне?
— Да!
Он поцеловал ее и прижал к себе. Он уставился в потолок, а потом закрыл глаза. Черт бы ее побрал! Аэд Финнлайт умирает! Мысль об этом сверлила его, он не мог отбросить ее. Его дед был в Ирландии, он олицетворял мир в этой стране, он был ее гордостью. Он возродил в Ирландии золотой век, он был мудр и прекрасен. Эрик никогда его не забудет — его мудрость, то, чему он учил его.
Но она причиняла ему страдания даже в эту минуту…
Он крепче стиснул ее в объятиях. Она что-то пробормотала в знак протеста, и он ослабил их. Ему нужно уснуть, хотя бы на несколько часов.
Но он никак не мог. Он лежал с открытыми глазами. И когда появился первый проблеск зари, он откинул льняную простыню и поднялся на ноги.
Она, должно быть, даже во сне поняла, что он оставил ее. Легкая улыбка заиграла у нее на губах, и она удобно раскинулась, волосы золотым плащом были разбросаны вокруг. Он сжал челюсти и отвернулся, быстро оделся, скрепив на плече свой самый красивый плащ, пристегнул ножны и меч. Хоть это и был печальный случай, он должен быть одет как подобает.
Он снова шагнул к постели и внимательно посмотрел на свою жену. На секунду у него задрожали руки, и он сжал пальцы в кулаки, пока смотрел на нее, потому что она действительно была прекрасна. Может, это вовсе не она послала предупреждение датчанам. Он не мог поверить, что она это сделала. Но все равно, она должна что-нибудь знать об этом, и раз она так красива, значит, она немножко и предательница, потому что это была предательская красота.
И доказательством ее предательства был шрам от ее стрелы, который будет всю жизнь напоминать ему об этом.
Он холодно улыбнулся.
— Вставай, — коротко бросил он. — Время ехать.
— Я не поеду, — запротестовала она.
— Поедешь. Я ведь сказал это тебе прошлой ночью.
— Но, — воскликнула она, покраснев. — Ты ведь сказал…
— Я ничего не говорил.