Грегори сделал последнюю храбрую отчаянную попытку спасти Эрин, он вертел в руках шлем и забрало, собираясь отдать их Эрин.
— Олаф! Накажи меня за нее!
. Олаф бесстрастно оседлал своего жеребца, его золотые брови высоко поднялись, его глаза были бесчувственно холодны.
— Сожалею. Эрин и я до этого шли по одной дороге. Она по-прежнему думает, что будет жить по своим собственным законам. Ей надо внушить, что я не бросаю слов на ветер, и я не хочу, чтобы моя жена угрожала мне каждый раз, когда я повернусь к ней спиной. Возвращайся в лагерь, Грегори. Если ты не сделаешь это по своей воле, я пришлю стражу помочь тебе.
Сквозь слезы Эрин видела отчаяние Грегори. Она сделала ему знак, чтобы он уходил, давая понять, что будет лучше, если за все ответит она одна., — Иди, Грегори, — прошептала она.
— Я не могу.
— Ты должен.
Эрин видела, как се кузен повернулся и, пошатываясь, побрел по скалам. Ее глаза следили за его неровной поход-кой, потом она обернулась к золотому Олафу, охваченному ледяной яростью, возвышающемуся над ней. Его своенравный жеребец бил копытами, когда он потянул за веревку, привязанную к наручникам на ее запястьях.
— Это справедливо, принцесса — отрезал Олаф. — Даже у ручья я не сделал тебе ничего плохого, жена, и с тех пор, как ты вошла в мой дом, я не отвечал тебе таким же злобным взглядом. Довольно, принцесса. Теперь этому положен конец. Тебе воздадут по заслугам, и с этого дня это будет твоя судьба.
— Ты не выслу…
Она не смогла закончить. Его губы крепко сжались, и он вонзил пятки в бока жеребца. Лошадь двинулась, и Эрин начала задыхаться, так как была вынуждена бежать, чтобы не упасть. Несколько минут она пыталась приноровиться к бегу лошади по неровной поверхности под ногами. Она посмотрела, куда он ведет ее, и споткнулась, в ужасе закрыв глаза. Они двигались к лагерю.
Люди были заняты различными делами — седлали лошадей, собирали вещи, заботились о мертвых. Они замер-Ли при виде ее. Ирландцы смотрели на нее с недоверием и с печалью, потому что она предала их, норвежские лица были злые.
Ни один человек не сдвинулся с места — ни ирландцы иные из которых жалели женщину, некогда скакавшую вместе с ними и почитаемую, как богиня, ни норвежцы, чьи сомкнутые губы и свирепые взгляды говорили, что с нее надо содрать кожу заживо, а не наказывать и не унижать перед ними. Она желала провалиться под землю, чтобы не слышать, как зло посмеиваются над ней воины, которых она так хорошо знала, кроме того, это унижение не шло ни в какое сравнение с болью от осознания того, к чему привела ее безрассудная выходка. Олаф со злостью тянул ее вокруг лагеря, мимо людей, которые были убиты. Даже если ей суждено прожить больше века, она никогда не забудет остекленевших лиц этих мертвых людей.
Наконец пытка закончилась, Олаф развернул жеребца, дернув ее резко.
— Мы возвращаемся в Дублин! — крикнул он. — Я поведу мою пленницу впереди.
Решение Олафа, воина и короля, никогда не оспаривалось, его авторитет был непререкаем. Его люди вернулись к своим делам, готовые следовать позади на такой дистанции, на какой будет приказано.
Был только один человек, который нарушил его приказ. Брайс Мак-Аэд, который все еще скакал рядом со своим зятем, был ранен в грудь во время схватки. Его рану перевязывали, когда Золотая Амазонка в первый раз прошлась по лагерю, и когда он наконец увидел ее, он онемел от изумления.
Когда Волк двинулся вперед, его тело вновь наполнилось жизненной силой. Не думая больше о своей ране, он напряг свои мускулы и стремительно помчался по лагерю. Эрин! Он потерял Лейта и теперь снова был охвачен отчаянием, когда увидел, что взбешенный викинг уводит его сестру.
Он почти достиг главного костра, но был сражен быстрым ударом в ноги и повалился на землю. Готовый к борьбе, он немедленно обернулся и увидел Грегори.
— Уйди, Грегори! Ты что, с ума сошел? Это Эрин…
— Тихо! — взмолился Грегори, сплевывая песок с губ, когда он и Брайс поднялись на ноги. Он вцепился в плечи своего кузена, который был старше и сильнее его, и встряхнул его отчаянно. — Слушай меня, Брайс. Слушай меня хорошенько. Он знает, что это Эрин. И он не собирается убивать ее. Но она выступила против него, Брайс. Ни один закон ни в одной стране не будет отрицать, что ей полагается возмездие. Почему она сделала это — я не знаю. Но он действительно защищает ее. Если бы он действовал по-другому, все окрестили бы его трусом, и все обернулось бы еще хуже. Они бы содрали с нее кожу и избили до полусмерти, уж они бы проявили свое великодушие. Эрин должна сама разрешить эту проблему, Брайс. Если мы вмешаемся, это повлечет несчастье. Мы должны ждать. Мы должны посмотреть, как она поведет себя в Дублине.
Огонь безрассудного страха и испуга понемногу исчез из глаз Брайса, и его широкие плечи устало опустились.
— Она моя сестра, Грегори, — сказал он мрачно. — Как я могу…
— Ты должен позволить им уйти и поверить в мужчину, рядом с которым мы сражались так долго. Он странный человек, этот викинг, которого мы зовем братом. Сильный, но не беспощадный, непреклонный, но не жестокий. Эрин гораздо лучше поможет себе сама.
«Почему она пошла против него?» — мучительно думал Брайс. Он не мог осуждать Олафа, но не мог не думать о том, что обрушится на его сестру. Он подождет возвращения в Дублин. Но если Эрин плохо себя покажет, он наперекор всему прикажет убрать ее.
Олаф не переставал натягивать поводья. В противном случае Эрин сразу бы упала, и ее протащило бы по земле. Но он и не сбавил темпа. Она задыхалась, пока они не остановились около скал и добрались до дороги. Он не смотрел в ее сторону, пока они не вышли на дорогу. Тут он остановился и повернулся, чтобы взглянуть на нее.
— Олаф! — выдавила Эрин, отчаянно хватая ртом воздух. — Неужели тебе недостаточно? Неужели ты не видишь, что мое сердце разрывается от страданий? Подумай, что ты делаешь! Я никогда не прощу тебя…
— Простить меня! — прогремел его голос. — Жена, никогда прежде я не слышал таких глупых речей!
Снова жеребец перешел на легкий галоп. Когда он скакал через лагерь, это было только началом, детской игрой в сравнении с тем, что ей пришлось испытать сейчас. Эрин ощущала, как жестоко он дергает ее запястья и инстинктивно напрягала свои натруженные мышцы, чтобы поспеть за животным. Каждый раз, когда ее ноги касались земли, ей казалось, что они натыкаются на мечи. Перед глазами у нее все поплыло. Удары ее сердца были как всепоглощающий гром, она дышала так шумно, что перекрывала ветер. До сих пор она удерживалась на ногах, хотя, чтобы поспеть за Олафом, должна была мчаться, наставляя себе синяки.
Он остановился ненадолго под тенью могучего дуба. Эрин столкнулась с жеребцом и повалилась на землю. Несколько минут она приходила в себя, потом подняла глаза, одновременно и гневные и умоляющие.
— Олаф! Я не нападала на собственного отца!