Фриггид медленно перевел свои хищные глаза с Эрин на Мэгин и потом снова на Эрин.
— Она желанная добыча, ради которой я могу и подождать.
Опять установилось молчание, и потом Эрин услышала топот конских копыт по дерну, это Мэгин наконец, ускакала прочь. Эрин пришлось собрать всю свою волю, чтобы выдерживать насмешливый взгляд Кривоногого. Но она смотрела и ждала… ждала. Ее подмывало вонзить в него кинжал, но потом она умрет. И все-таки как нелепо и безнадежно ни казалось ее положение, у нее оставалась надежда. Ее сын жив.
Наконец Фриггид заговорил:
— Твоя женщина доехала до стены, моя леди. Убери свой кинжал, я ведь не собираюсь убивать тебя, но я хорошо изучил искусство причинять боль.
Кинжал выскользнул из пальцев Эрин. Она не могла больше держать его. Она стиснула зубы, когда руки Фриггида впились в ее волосы и коснулись набухшей груди. Он засмеялся, когда она побледнела.
— Я думаю, что я сделал выгодный обмен, Эрин из Тары, так как я никогда не встречал такой прекрасной и смелой женщины. Еще три недели, да? Я дам тебе это время, чтобы восстановить силы, но не беспокойся, потом я возьму то, что принадлежит Олафу, и хорошо этим попользуюсь.
Эрин заставила себя улыбнуться в ответ.
— Ты не сделал никакого выгодного обмена, датчанин. Ты не заманишь Волка, так как я его не волную, он считает, что я его предала — своими руками, которые ты так тщательно выкручиваешь. Ты имеешь всего-навсего женщину, датчанин.
Фриггид осклабился.
— Мы ждем здесь слишком долго. Садись на свою лошадь и не пытайся что-нибудь выкинуть, иначе мы, возможно, поразим Олафа, послав ему нежный пальчик, а не локон. Возможно, он не придет, Эрин. Но я очень доволен тем, чем я завладел.
Он подтолкнул ее к лошади. Хорошо сознавая, что он отрежет ей пальцы без малейших угрызений совести, если она не повинуется, Эрин встряхнула головой и оседлала лошадь, мучительно думая, куда он ее повезет.
— В лес! — скомандовал он.
— Может быть, он последует за нами, — прошептала Эрин.
— Нет, моя леди. В пеленках твоего ребенка предупреждение, что ты умрешь, если мне не дадут день, чтобы отступить. Когда бы Волк ни пришел, он встретится с моим войском. А теперь вперед!
Он ударил ее лошадь по крупу, и Эрин вынуждена была схватиться за него, чтобы удержать равновесие, когда животное подпрыгнуло и пустилось вскачь. «Сколько у него людей?» — интересовало ее, и она пыталась сосчитать тех, за кем следовала. Сотня? Больше, гораздо больше.
Она проглотила слезы отчаяния. Она совсем не спала, и ее тело, казалось, слабело на глазах; скачка была бешенной и причиняла боль. Тем не менее, очевидно, что Фриггид сейчас хочет установить дистанцию между собой и Олафом. Казалось, он давно это задумал, сознавая, что Волк не испугается и придет со своими людьми, чтобы убить его.
Олаф был ошеломлен, когда в залу вошла Мэгин с его сыном, так ошеломлен, что похолодел, но потом бросился к ребенку и раскрыл пеленки. Убедившись, что с ребенком все в порядке, он повернулся к своей бывшей любовнице с нарастающим гневом.
— Как это произошло?
Мэгин едва могла говорить.
— Эрин… Эрин…
Олаф резко позвал Мойру и передал ей младенца.
— Заботься о нем так же, как о своей дочери, — попросил он мягко, и затем тяжелая суровость вернулась в его голос.
— Эрин предала меня еще раз, — заявил он холодно.
— Нет, мой лорд, — сказала Мэгин, со страхом сознавая, что может сама встретиться с его гневом. — Она поступила, как любая мать, которая только стремится спасти своего ребенка… и мужа.
Олаф разразился гневными проклятиями. Боль, раздиравшая его, выразилась только в ярости.
Мэгин дрожала, стоя перед ним.
— Эрин сейчас у датчанина, Олаф, — прошептала она с болью.
Она увидела, что трепет пробежал по его мускулистому телу. Но, тем не менее, его голос был по-прежнему твердым. Он говорил не о любимой, а о собственности.
— Он не будет владеть тем, что принадлежит мне. Я верну ее.
Мэгин увидела и резкую синеву его глаз. Он расправил плечи и вдруг выкрикнул:
— Сигурд, пошли людей на север и на юг, в Тару и в Улстер. Датчанин наконец-то умрет. Он больше не будет вредить этой земле!
Мергвин, который чувствовал его страх и боль всем своим сердцем, глядел на Олафа мудрыми глазами, потускневшими от сокрушительной печали, и думал, осознает ли все-таки викинг, что он действительно стал ирландцем. Он молился своим древним богам, чтобы Волк понял ценность сокровища, которым владел, и попросил прощения у своей жены, но в данный момент все, что он мог сделать, — это только вздохнуть с облегчением. Повод не был существенным; Волк поехал на выручку.
И он поехал не слишком поздно. Мергвин развел огонь. Но вид огня был устрашающим; запах дыма, который раздражал чувства старого друида, принес холодящий страх.
День перешел в ночь, ночь-в день. Дни складывались в недели. И они по-прежнему скакали без остановки.
Сначала Эрин была уверена, что умрет. Датчане находили огромное удовольствие, задавая бешеный темп, и она опасалась за свое здоровье.
Но в те первые дни, когда она верила, что Олаф придет, ее сердце разрывалось от тоски и тревоги. Она знала, что Фриггид более всего желает смерти Олафа, и его не заботило, кто еще погибнет в этой бойне. Если Олаф соберет силы, чтобы спасти ее, огромное множество народа поляжет на поле сражения.
Таким образом, для нее было лучше надеяться, что Олаф решил, что его предали снова. Но все же ночами ей снилось, что он скачет позади, но наступал рассвет, и она опять была одна на морозном ветру с датчанами, скачущими на восток, и боялась все больше с течением времени. Фриггид бросал на нее сальные взгляды каждое утро, считая недели и дни на пальцах, и в воздухе раздавался его издевательский смех.
Она страшно скучала по ребенку, но, в конце концов, отец будет заботиться о нем, а Мойра и Мергвин будут любить его, успокаивала себя Эрин.
С каждым днем страх ее усиливался. Время шло…
Датчане не были жестоки с ней, она была добычей Фриггида, и поэтому они оставили ее в покое. Некоторые были даже добры, считали ее храброй, выказывая свое уважение. Все-таки было очень мучительно ехать, и еще более мучительно сознавать, что будет, когда они доберутся до места. Но этот день пришел. Они уже скакали свыше двух недель, когда, наконец, на закате достигли лагеря, где вовсю кипела работа. Эрин почувствовала глубокое разочарование, когда оглядела поселение.
Лагерь был поставлен на месте разрушенной ирландской деревни, она поняла это, так как среди новых построек, возведенных датскими захватчиками, стояли несколько чисто ирландских мазанок.