– Ба! И под каким предлогом, монсеньор?
– Они уверяют, что вы умерли.
– О! Я уверен, монсеньор отвечает им, что я жив.
– Я ничего не отвечаю. Вы хороните себя, дорогой мой, значит, вы мертвы.
Монсоро, в свою очередь, закусил губу.
– Ну что же, монсеньор, – сказал он, – пусть я потеряю свою должность.
– Вот как?
– Да, есть вещи, которые для меня важнее.
– А! – произнес принц. – Стало быть, честолюбие вам чуждо?
– Таков уж я, монсеньор.
– Ну раз уж вы такой, вы не найдете ничего дурного в том, что об этом узнает король.
– Кто же ему скажет?
– Проклятие! Если он спросит меня, мне, безусловно, придется рассказать о нашем разговоре.
– По чести, монсеньор, коли рассказывать королю все, о чем говорят в Париже, его величеству не хватит двух ушей.
– А о чем говорят в Париже, сударь? – спросил принц, обернувшись к Монсоро так резко, словно его змея ужалила.
Монсоро увидел, что разговор постепенно принял слишком серьезный оборот для выздоравливающего человека, который еще лишен полной свободы действий. Он смирил злобу, кипевшую в его душе, и, приняв безразличный вид, сказал:
– Что могу знать я, бедный паралитик? Жизнь идет, а я вижу только тень от нее, да и то не всегда. Ежели король недоволен тем, что я плохо несу свою службу, он не прав.
– То есть как?
– Конечно. Несчастье, случившееся со мной…
– Ну!
– Произошло частично по его вине.
– Что вы этим хотите сказать?
– Проклятие! Разве господин де Сен-Люк, проколовший меня шпагой, не из числа самых близких друзей короля? Ведь секретному удару, которым он продырявил мне грудь, научил его король, и я не вижу ничего невозможного в том, что король сам же его исподтишка и подстрекнул завести ссору со мной.
Герцог Анжуйский слегка кивнул головой.
– Вы правы, – сказал он, – но, как ни кинь, король есть король.
– До тех пор, пока он не перестает быть им, не так ли? – сказал Монсоро.
Герцог подскочил.
– Кстати, – сказал он. – Разве госпожа де Монсоро не живет здесь?
– Монсеньор, графиня сейчас больна, иначе бы она уже явилась сюда засвидетельствовать вам свое глубокое почтение.
– Больна? Бедняжка!
– Больна, монсеньор.
– От горя, которое ей причинил вид ваших страданий?
– И от этого, и от утомления, вызванного переездом.
– Будем надеяться, что нездоровье ее продлится недолго, дорогой граф. У вас такой умелый лекарь.
И принц поднялся со стула.
– Что и говорить, – сказал Монсоро, – милый Реми прекрасно лечил меня.
– Реми? Но ведь так зовут лекаря Бюсси?
– Да, верно, это граф ссудил его мне, монсеньор.
– Значит, вы очень дружны с Бюсси?
– Он мой лучший и, следовало бы даже сказать, мой единственный друг, – холодно ответил Монсоро.
– Прощайте, граф, – сказал принц, приподнимая шелковую портьеру.
В то самое мгновение, когда голова его высунулась за портьеру, принцу показалось, что он увидел край платья, исчезнувший в комнате напротив, и внезапно перед ним вырос, на своем посту посреди коридора, Бюсси.
Подозрения принца усилились.
– Мы уезжаем, – сказал он.
Бюсси не ответил и поспешил спуститься вниз, чтобы отдать распоряжение эскорту подготовиться, но, возможно, и для того, чтобы скрыть от принца румянец на своем лице.
Оставшись один, герцог попытался проникнуть туда, где исчезло шелковое платье.
Но, обернувшись, увидел, что Монсоро пошел вслед за ним и, бледный как смерть, стоит на пороге своей комнаты, держась за наличник.
– Ваше высочество ошиблись дверью, – холодно сказал граф.
– В самом деле, – пробормотал герцог, – благодарствуйте.
И, кипя от ярости, спустился вниз.
В течение всего обратного, довольно долгого пути он и Бюсси не обменялись ни единым словом.
Бюсси ра??прощался с герцогом у дверей его дворца.
Когда Франсуа вошел в дом и остался в кабинете один, к нему с таинственным видом проскользнул Орильи.
– Ну вот, – сказал, завидев его, герцог, – муж потешается надо мной.
– А возможно, и любовник тоже, монсеньор, – добавил музыкант.
– Что ты сказал?
– Правду, ваше высочество.
– Тогда продолжай.
– Послушайте, монсеньор, я надеюсь, вы простите меня, потому что я сделал все это, движимый одним желанием услужить вашему высочеству.
– Дальше! Решено, я тебя прощаю заранее.
– Ну так вот, после того как вы вошли в дом, я сторожил под навесом во дворе.
– Ага! И ты увидел?
– Я увидел женское платье, увидел, как женщина наклонилась, увидел, как две руки обвились вокруг ее шеи, и, так как ухо у меня наметанное, я отчетливо услышал звук долгого и нежного поцелуя.
– Но кто был этот мужчина? – спросил герцог. – Его ты узнал?
– Я не мог узнать рук, – возразил Орильи, – у перчаток нет лица, монсеньор.
– Разумеется, но можно узнать перчатки.
– Действительно, и мне показалось… – сказал Орильи.
– Что они тебе знакомы, верно? Ну, ну!
– Но это только лишь предположение.
– Не важно, все равно говори.
– Так вот, монсеньор, мне показалось, что это перчатки господина де Бюсси.
– Кожаные перчатки, расшитые золотом, не так ли? – вскричал герцог, с глаз которого внезапно спала застилавшая правду пелена.
– Да, монсеньор, из буйволовой кожи и расшитые золотом, они самые, – подтвердил Орильи.
– А! Бюсси! Конечно, Бюсси! Это Бюсси! – снова воскликнул герцог. – Как я был слеп! Нет, я не был слеп, я просто не мог бы поверить в такую дерзость.
– Осторожней, – сказал Орильи, – мне кажется, ваше высочество говорите слишком громко.
– Бюсси! – еще раз повторил герцог, перебирая в памяти тысячи мелочей, которые в свое время прошли для него незамеченными, а теперь снова возникали перед его мысленным взором во всем их значении.