– Клянусь телом Христовым, – сказал Горанфло, – вот вкуснейшая рыба!
Шико отрезал второй «плавник» и положил его на тарелку монаха, сам он деликатно обсасывал крылышко.
– Что за чудесное вино, – сказал он, откупоривая третью бутылку.
Однажды растревожив, однажды разогрев, однажды разбудив глубины своего необъятного желудка, Горанфло уже не в силах был остановиться: он сожрал оставшееся крыло, обглодал до костей всю курицу и позвал Бономе.
– Мэтр Клод, – сказал он, – я сильно голоден, не найдется ли у вас какой-нибудь яичницы с салом?
– Конечно, найдется, – вмешался Шико, – она даже заказана. Не правда ли, Бономе?
– Несомненно, – подтвердил трактирщик, который взял себе за правило никогда не противоречить посетителям, если они увеличивают свои заказы, а следовательно, и свои расходы.
– Ну так несите ее, давайте ее сюда, мэтр! – потребовал монах.
– Через пять минут, – сказал хозяин гостиницы и, повинуясь взгляду Шико, быстро вышел, чтобы приготовить требуемое.
– Ах, – вздохнул Горанфло, опуская на стол свой огромный кулак, в котором была зажата вилка, – вот мне и полегчало.
– В самом деле?
– И если бы яичница была уже здесь, я проглотил бы ее разом, одним глотком, как это вино.
Он одним махом осушил полный стакан, почав уже третью бутылку, и в его глазах заблестели счастливые искорки.
– Так, стало быть, вам нездоровилось?
– Я был глуп, дружище, – ответил Горанфло. – Эта проклятая речь мне в печенки въелась, последние три дня я только о ней и думаю.
– Должно быть, великолепная речь, – заметил Шико.
– Блестящая.
– Скажите мне что-нибудь из нее, пока яичницы еще нет.
– Ни в коем случае! – обиделся Горанфло. – Проповедь за столом! Где ты это видывал, господин дурак? Может быть, при дворе короля, твоего хозяина?
– При дворе короля Генриха, да хранит его бог, произносят прекрасные речи, – сказал Шико, приподнимая шляпу.
– И о чем они, эти речи? – поинтересовался Горанфло.
– О добродетели, – ответил Шико.
– Ну да, – воскликнул монах, откидываясь на стуле, – вот еще нашелся добродетельный распутник, твой король Генрих Третий.
– Я не знаю, добродетелен он или нет, – возразил гасконец, – но при его дворе мне ни разу не приходилось видеть ничего такого, что заставило бы меня покраснеть.
– Смерть Христова! Я уверен, что ты уже давно разучился краснеть, господин греховодник, – сказал монах.
– Какой же я греховодник, – возмутился Шико. – Да я олицетворенное воздержание, воплощенное целомудрие, без меня не обходятся ни одно шествие, ни один пост.
– Да, шествия и посты твоего Сарданапала, твоего Навуходоносора, твоего Ирода. Корыстные шествия, показные посты. К счастью, все уже начинают разбираться в твоем короле Генрихе, дьявол его побери!
И Горанфло вместо речи запел во всю глотку:
Король, чтоб раздобыть деньжат,
В лохмотья вырядиться рад;
Он лицемер.
И покаяний, и постов,
И бичеваний нам готов
Подать пример.
Но изучил его Париж,
И вместо денег ему шиш
Сулит любой.
Он просит в долг – ему в ответ
Везде дают один совет:
«Ступай с сумой!»
– Браво! – закричал Шико. – Браво!
Затем тихо добавил:
– Добро, он запел, значит – заговорит.
В эту минуту вошел мэтр Бономе, он нес знаменитую яичницу и две новые бутылки.
– Тащи ее сюда! – крикнул монах, блестя глазами и ухмыляясь во весь рот.
– Но, мой друг, – сказал Шико, – вы не забыли, что вам нужно произносить речь?
– Она у меня здесь, – сказал монах, стуча кулаком по своему лбу, на который со щек уже наплывал огненный румянец.
– В половине десятого, – напомнил Шико.
– Я солгал, – признался Горанфло. – Omnis homo mendax confiteor. [46]
– В котором же часу на самом деле?
– В десять часов.
– В десять часов? По-моему, монастырь закрывается в девять.
– Ну и на здоровье, пускай себе закрывается, – произнес монах, разглядывая пламя свечи через стакан, наполненный рубиновым вином, – пусть закрывается, у меня есть ключ.
– Ключ от монастыря? – воскликнул Шико. – Вам доверили ключ от монастыря?
– Он у меня в кармане, – и Горанфло похлопал себя по бедру, – вот здесь.
– Не может быть, – возразил Шико. – Я отбывал покаяние в трех монастырях; я знаю – ключ от аббатства не доверяют простому монаху.
– Вот он, – с торжеством в голосе заявил Горанфло, откидываясъ на стуле и показывая Шико какую-то монету.
– Смотри-ка! Деньги, – сказал тот. – А, понимаю. Вы совратили брата привратника, и он в любой час ночи пропускает вас, несчастный грешник.
Горанфло растянул рот до ушей в блаженной и доброй улыбке пьяного человека.
– Sufficit! [47] – пробормотал он.
И неверной рукой понес монету по направлению к карману.
– Подождите, дайте сначала взглянуть, – остановил его Шико. – Смотри, какая забавная монетка.
– Это изображение еретика, – пояснил Горанфло. – А на месте сердца – дырка.
– Действительно, это тестон [48] с изображением короля Беарнского. В самом деле, вот и дырка.
– Удар кинжалом! – воскликнул Горанфло. – Смерть еретику! Убийца еретика заранее причисляется к лику святых, я уступаю ему свое место в раю.
«Ага, – подумал Шико, – вот кое-что начинает уже проясняться, но этот болван еще недостаточно опьянел». И гасконец снова наполнил стакан монаха.
– Да, – сказал он, – смерть еретику и да здравствует месса!
– Да здравствует месса! – прорычал Горанфло и с размаху опрокинул стакан в свою глотку. – Да здравствует месса!
– Значит, – сказал Шико, который при виде тестона, зажатого в толстом кулаке монаха, вспомнил, как привратник осматривал руки у всех входивших под портик монастыря, – значит, вы предъявляете эту монетку отцу привратнику и… вы…