– Да, но вы туда вернулись в три часа утра, и в качестве доказательства могу сказать, что вы оставили дверь открытой и я замерз.
– И я тоже, – сказал Горанфло. – Это я припоминаю.
– Вот видите! – подхватил Шико.
– Если только вы говорите правду…
– Как – если я говорю правду? Будьте уверены, куманек, мои слова – чистейшая правда. Спросите-ка у мэтра Бономе.
– У мэтра Бономе?
– Конечно, ведь это он открыл вам дверь. Должен вам заметить, что, вернувшись, вы просто раздувались от спеси, и я вам сказал: «Стыдитесь, куманек, спесь не приличествует человеку, особенно если этот человек – монах».
– И почему я так возгордился?
– Потому что ваша речь имела успех, потому что вас поздравляли и хвалили герцог де Гиз, кардинал и герцог Майеннский… Да продлит господь его дни, – добавил Шико, приподнимая шляпу.
– Теперь мне все понятно, – сказал Горанфло.
– Вот и отлично. Значит, вы признаете, что были на этом собрании? Черт побери, как это вы его называли? Постойте! Собрание святого Союза. Вот так.
Горанфло уронил голову на грудь и застонал.
– Я сомнамбула, – сказал он, – я давно уже это подозревал.
– Сомнамбула? – переспросил Шико. – А что это значит – сомнамбула?
– Это значит, господин Шико, – в моем теле дух господствует над плотью в такой степени, что, когда плоть спит, дух бодрствует и повелевает ею, а плоть, раз уж она спит, вынуждена повиноваться.
– Э, куманек, – сказал Шико, – все это сильно смахивает на колдовство. Если вы одержимы нечистой силой, признайтесь мне откровенно. Как это можно, чтобы человек во сне ходил, размахивал руками, говорил речи, поносящие короля, – и все это не просыпаясь! Клянусь святым чревом! По-моему, это противоестественно. Прочь, Вельзевул! Vade retro, Satanas!
И Шико отъехал в сторону.
– Значит, – сказал Горанфло, – и вы, и вы тоже меня покидаете, господин Шико. Tu quoque, Brute! Ай-яй-яй! Я никогда не думал, что вы на это способны.
И убитый горем монах попытался выжать из своей груди рыдание.
Столь великое отчаяние, которое казалось еще более безмерным оттого, что оно заключалось в этом пузатом теле, вызвало у Шико жалость.
– Ну-ка, – сказал он, – повтори, что ты мне говорил?
– Когда?
– Только что.
– Увы! Я ничего не помню, я с ума схожу, голова у меня битком набита, а желудок пуст. Наставьте меня на путь истинный, господин Шико!
– Ты мне говорил что-то о странствиях?
– Да, говорил, я сказал, что достопочтенный отец приор отправил меня постранствовать.
– В каком направлении? – осведомился Шико.
– В любом, куда я захочу, – ответил монах.
– И ты идешь?..
– Куда глаза глядят. – Горанфло воздел руки к небу. – Уповая на милость божью! Господин Шико, не оставьте меня в беде, ссудите меня парой экю на дорогу.
– Я сделаю лучше, – сказал Шико.
– Ну-ка, ну-ка, что вы сделаете?
– Как я вам сказал, я тоже путешествую.
– Правда, вы мне это говорили.
– Ну и вот, я беру вас с собой.
Горанфло недоверчиво посмотрел на Шико, это был взгляд человека, не смеющего верить в свалившееся на него счастье.
– Но при условии, что вы будете вести себя разумно, тогда я вам позволю оставаться закоренелым греховодником. Принимаете мое предложение?
– Принимаю ли я! Принимаю ли я!.. А хватит ли у нас денег на путешествие?
– Глядите сюда, – сказал Шико, вытаскивая длинный кошелек с приятно округлившимися боками.
Горанфло подпрыгнул от радости.
– Сколько? – спросил он.
– Сто пятьдесят пистолей.
– И куда мы направляемся?
– Это ты увидишь, кум.
– Когда мы позавтракаем?
– Сейчас же.
– Но на чем я поеду? – с беспокойством спросил Горанфло.
– Только не на моей лошади, клянусь телом Христовым. Ты ее раздавишь.
– А тогда, – растерянно сказал Горанфло, – что же мы будем делать?
– Нет ничего проще. Ты пузат, как Силен, и такой же пьяница. [90] Ну и, чтобы сходство было полным, я куплю тебе осла.
– Вы мой король, господин Шико; вы мое солнышко! Только выберите осла покрепче. Вы мой бог. Ну а теперь, где мы позавтракаем?
– Здесь, смерть Христова, прямо здесь. Взгляни, что там за надпись над этой дверью, и прочти, если умеешь читать.
И в самом деле, дом, находившийся перед ними, представлял собой нечто вроде постоялого двора. Горанфло посмотрел в ту сторону, куда был направлен указующий перст Шико, и прочел:
– «Здесь: ветчина, яйца, паштет из угрей и белое вино».
Трудно описать, как преобразилось лицо Горанфло при виде этой вывески: оно разом ожило, глаза расширились, губы растянулись, обнажив двойной ряд белых и жадных зубов. В знак благодарности монах весело воздел руки к небу и, раскачиваясь всем своим грузным телом в некоем подобии ритма, затянул следующую песенку, которую можно извинить только восторженным состоянием певца:
Когда осла ты расседлал,
Когда бутылку в руки взял,
Осел на луг несется,
Вино в стаканы льется.
Но в городе и на селе
Счастливей нет монаха,
Когда монах навеселе,
Пьет и пьет без страха.
Он пьет за деньги и за так,
И дом родной ему кабак.
– Отлично сказано! – воскликнул Шико. – Ну а теперь, возлюбленный брат мой, не теряя ни минуты, пожалуйте за стол, а я тем временем пущусь на поиски осла.
Прежде чем покинуть гостеприимный кров «Рога изобилия», Шико плотно позавтракал, и только поэтому он на сей раз с таким безразличием отнесся к своему собственному желудку, о котором наш гасконец, какой бы он ни был дурак или каким бы дураком он ни притворялся, всегда проявлял не меньшую заботу, чем любой монах.