Константин открыл глаза. Закопченный каменный свод и стены без окон свидетельствовали о том, что он находится не где-нибудь, а в подвальном помещении. Тепло шло от костерка, разведенного в заляпанном цементом корыте. В мерцании языков пламени Константин увидел бомжа, сидевшего у костра. Лицо и голова его казались облепленными клочьями паутины, однако на самом деле это были просто пегие, свалявшиеся волосы. Заурядный нос картошкой, испачканный сажей лоб и неожиданно ясные глаза завершали портрет бомжа, которому было лет пятьдесят или около того. Молодежные кроссовки и джинсы смотрелись на нем странновато, зато немнущийся кримпленовый пиджак старомодного покроя был в самый раз. Устроившись возле разведенного костерка, бомж на нем пек яблоки, насаженные на электрод.
– Где мы? – спросил Константин хрипло.
– В жопе, – просто ответил бомж.
Надо полагать, это была шутка, в которой, как это частенько бывает, имелась доля правды. Одежда на Константине была перепачкана, обувь облеплена глиной, лицо и руки в крови. Тот еще типчик! Стоит появиться в таком виде на улице – и мигом загремишь туда, откуда с таким трудом вырвался. Никакие деньги не помогут.
Деньги… Деньги?! Спохватившись, Константин запустил руку под куртку и с облегчением нащупал там заветную пачку баксов.
– А где остальные? – спросил он, продолжая лежать на чем-то мягком.
– Ты о ком? – удивился бомж.
– О дружках твоих, – пояснил Константин. – Не один же ты живешь? Как-то тихо тут у тебя.
– Ты думал, тебя с оркестром встречать будут?
– С оркестром, как я понимаю, провожают. Но лично я похоронного марша пока не слышал. Значит, живой.
– Живой, – подтвердил бомж. – Но еще немного, и на арматуру напоролся бы. Повезло тебе.
– Это ты меня сюда приволок?
– Ну, я. Не помнишь, что ли? Здорово же ты нализался…
– Я не пил, – возразил Константин. – От мусоров удирал.
– Да, им лучше не попадаться, – согласился бомж. – Хуже разбойников с большой дороги. Поймают, обдерут как липку да еще звиздюлей навешают… Яблочко хочешь?
– Давай.
Константин сел, поймал брошенное яблоко, откусил и, морщась от горячей мякоти, стал осматривать подвал, освещенный почти бездымным трескучим пламенем. Костер полыхал под дырой в бетонных плитах, черной, как окаймляющие ее пятна сажи. Пол был тоже бетонный, захламленный по краям, зато дочиста выметенный в центре. Всевозможная кухонная утварь была аккуратно расставлена на застеленных клеенкой ящиках, тряпье висело на протянутой через подвал проволоке, имелась в подвале вполне приличная гитара, стопка книг и даже магнитофон с вывалившимся динамиком. Владелец всего этого добра восседал на ярком надувном матраце, а ложем Константину служил кусок поролона, сыроватого, но относительно чистого и мягкого. Устроившись поудобнее, он повертел в пальцах черенок от яблока и сказал:
– Странный ты какой-то мужик. Вместо того чтобы обобрать, к себе притащил, яблоками кормишь… Ангел-хранитель прямо.
– Ну это вряд ли, – откликнулся бомж. – Был бы я ангелом, у меня бы башка не чесалась, а так чешется за милую душу. – В подтверждение своих слов он поскреб макушку. – Логично?
– С логикой у меня сейчас не очень, – признался Константин.
– У меня тоже, и не только сейчас. Скорее всего, я сумасшедший, но не буйный, так что опасности для окружающих не представляю. Правда, фамилия подкачала. Если человек утверждает, что он сумасшедший, а потом представляется Романовым, да еще Николаем, то неизбежно подозрение, что он страдает манией величия. Но я действительно Романов. Его сиятельством не обзывать, ниц не падать, обращаться по имени и на «ты».
– Очень приятно, – церемонно наклонил голову Константин. – В таком случае я Костя. Вопрос можно?
– Только не про отречение от престола, – улыбнулся Романов.
– Почему ты называешь себя сумасшедшим?
– Меня не привлекают деньги, карьера, власть, социальное положение. Все это у меня было, но я предпочел вести жизнь бездомного бродяги. – Рассуждая вслух, Романов нанизывал на прут сморщенные яблоки, приобретенные явно не в супермаркете. – Быть бомжем мне нравится, а преуспевающим бизнесменом – нет. Поскольку это идет вразрез с общепринятым пониманием смысла жизни, приходится констатировать, что я ненормален.
Они долго болтали о том о сем, а потом, почувствовав доверие к собеседнику, Константин выложил свою историю как на духу. Он полагал, что, услышав его рассказ, Роман будет потрясен, но тот уже дремал, уронив голову на колени.
– Спишь? – огорчился Константин.
– Хмырг? – всхрапнул Романов.
– Вот именно, что «хмырг», – беззлобно передразнил его Константин. – Одни междометия, а слов нет.
Застегнув куртку под горло, он улегся на поролоновое ложе, сунул руки в карманы и свернулся калачиком. Ему снился не побег, не тайга и даже не отчий дом, куда ходу не было. Виделось ему высокое, чистое небо, наполненное голубизной и золотом солнечного света. То, чего ему так не хватало той промозглой, пасмурной осенью…
Выбравшись утром из подвала, Константин обнаружил, что находится на обширном пустыре, где недавно снесли несколько старых домов и начали возводить новую многоэтажку. Видимо, деньги у заказчика внезапно закончились, потому что стройплощадка была совершенно безлюдной, если не считать Романова, который рыскал по округе, собирая в мешок все, что хотя бы отдаленно напоминало лом цветных металлов. Больше никого тут не было. Даже вездесущие вороны куда-то подевались, словно вымерли.
Мысль о них навела Константина на другую.
– Тут у тебя как в царстве мертвых, – сказал он Романову, поздоровавшись.
Тот насмешливо посмотрел на него из-под козырька синей бейсболки.
– Веришь в загробный мир, в переселение душ?
Константин пожал плечами.
– Во что-то же надо верить.
Романов ткнул пальцем в кучу находок и предложил:
– Полюбуйся на этот утиль. Даже когда его переплавят, чайник никогда не станет прежним чайником, а вилка – вилкой. Ты полагаешь, что для биомассы, именуемой человечеством, придуманы какие-то особые законы?
– Но чайник все-таки переплавят, – упорствовал Константин.
– Если найдут и отправят в печь, – сказал Романов. – Но даже в этом случае он ничего не будет знать о своем так называемом перерождении.
– Мы не чайники!
– Ты уверен, что это дает нам какие-то привилегии?
Константин почувствовал себя так, словно взялся читать проповедь о вечной жизни, а его ткнули носом в останки дохлой кошки. Обиженно сопя, он умылся, до блеска выскоблился одолженной бритвой и стал прощаться с Романовым, который, прежде чем равнодушно отвернуться, помахал рукой:
– До переплавки!