Бийо топнул в сердцах, прислушался и снова топнул.
— А-а, она решила провести его через сад, — проговорил он. — Это на него собаки лают.
Прыгнув через ров, в котором притаился Питу, он упал по другую его сторону и, несмотря на темноту, он, хорошо зная местность, скоро исчез за углом.
Он надеялся обогнуть ферму и перехватить Изидора.
Питу понял его маневр. Обладая прекрасным чутьем, он выпрыгнул из канавы, бросился через дорогу напрямик,: подбежал к окну Катрин, рванул на себя ставень, забрался в пустую комнату, вышел в освещенную лампой кухню, выскочил во двор, побежал по направлению к саду и, очутившись там, разглядел в темноте две тени; одна из них занесла над забором ногу, а другая стояла под забором, простирая вперед руки.
Прежде чем спрыгнуть по другую сторону забора, молодой человек обернулся в последний раз.
— До свидания, Катрин, — молвил он, — помни, что ты всегда со мной.
— Да, да, — отвечала девушка. — Беги же, беги!
— Да, бегите, бегите, господин Изидор! — прокричал Питу. — Бегите!
Стало слышно, как молодой человек спрыгнул на землю; потом заржал конь, узнавший хозяина; скоро раздался стук копыт подгоняемого всадником коня. Прогремел один выстрел, потом другой.
Заслышав первый выстрел, Катрин закричала и рванулась на помощь Изидору. Когда она услышала второй выстрел, она вздохнула, силы покинули ее и она упала на руки Питу.
Тот, вытянув шею, прислушивался к стуку копыт и вскоре убедился в том, что конь не замедлил бег.
— Ну вот, — рассудительно проговорил он, — есть надежда. Ночью хорошо не прицелишься, да и рука дрожит, когда стреляешь в человека, а не в волка или кабана.
Подняв Катрин на руки, он хотел отнести ее в дом. Собравшись с силами, она высвободилась из его объятий и соскользнула на землю, останавливая Питу жестом.
— Куда ты меня ведешь? — спросила она.
— Я хотел вас проводить в вашу комнату, мадмуазель! — изумившись ее вопросу, отвечал Питу.
— Питу! — проговорила Катрин. — У тебя есть такое место, где я могла бы укрыться?
— Если бы такого места у меня не было, я бы его нашел, мадмуазель, — молвил Питу.
— Тогда отведи меня туда, — попросила Катрин.
— А как же ферма?
— Надеюсь, что через пять минут я расстанусь с ней навсегда.
— А ваш отец?..
— Все кончено между мною и человеком, собиравшимся убить моего возлюбленного.
— Но, мадмуазель… — осмелился было возразить Питу.
— Ты отказываешься меня сопровождать, Питу? — спросила Катрин, выпуская руку молодого человека.
— Нет, мадмуазель. Боже сохрани.
— Тогда следуй за мной.
Катрин пошла вперед. Из сада она прошла в огород.
На краю огорода находилась небольшая калитка, выходившая на равнину Ну.
Катрин отворила ее без колебаний, вынула ключ, заперла калитку на два оборота за собой и Питу и бросила ключ в стоявший у забора колодец.
Решительным шагом она пошла через поле, опираясь на руку Питу, и вскоре оба они исчезли в долине, раскинувшейся между деревней Писле и фермой Ну.
Никто не видел, как они ушли, и один Господь знал, где Катрин нашла в ту ночь убежище, обещанное ей Питу.
Бывают в человеческих отношениях бури, подобные природным ураганам: небо хмурится, сверкает молния, гремит гром, земля словно сходит со своей оси; наступает критическая минута, когда кажется, что вот-вот погибнут люди и вещи: все дрожат, трепещут, взывают к Богу как к единственной надежде. Потом мало-помалу приходит успокоение, рассеивается мгла, наступает новый День, снова светит солнце, распускаются цветы, оживают деревья, люди отправляются по своим делам, предаются удовольствиям, любви. Жизнь возрождается и улыбается с обочин дорог и порогов, и никто уж не заботится тем, что там, куда угодила молния, царит опустошение.
Так было и на ферме: всю ночь в сердце человека, решившегося и приведшего в исполнение план мести, бушевала страшная гроза. Заметив, что его дочь сбежала, он тщетно искал в темноте ее следы; он звал ее сначала злобно, потом умоляюще, затем с отчаянием, но ответа не было. В это время что-то жизненно важное наверняка было разрушено в его мощном организме. Однако когда эта буря криков и угроз, во время которой были и своя молния и свой гром, как в природе, сменилась тишиной и усталостью; когда собаки, у которых не стало причин для беспокойства, перестали выть; когда дождь с градом смыл следы крови, тянувшиеся подобно оброненному пояску, вдоль фермы; когда погода, бесчувственная и молчаливая свидетельница разыгравшейся на ферме драмы стряхнула со своих крыльев последние ночные часы, жизнь возвратилась в привычную колею: ворота проскрипели ржавыми петлями, с фермы вышли работники, одни — отправляясь за семенами, другие — за боронами, третьи — за плугами. Следом за ними появился и Бийо, не сводивший глаз с равнины. И вот наконец наступил день; вся деревня проснулась, и те из жителей, что плохо спали ночью, с любопытством и беззаботностью говорили:
— Ох, и выли же нынче ночью собаки у папаши Бийо! А за фермой два выстрела грохнули…
Вот и все.
Впрочем, нет, мы ошибаемся.
Когда папаша Бийо вернулся, как обычно, в девять позавтракать, жена его спросила:
— Скажи-ка, отец, а где Катрин? Ты не знаешь?
— Катрин?.. — через силу отвечал Бийо. — Ей вреден воздух фермы, вот она и отправилась в Солонь к тетке…
— А-а… — молвила тетушка Бийо. — И долго она там пробудет, у тетки?
— Пока ей не станет лучше, — отвечал фермер. Тетушка Бийо вздохнула и отодвинула чашку с кофе с молоком.
Фермер попытался заставить себя поесть, но не смог и, взяв бутылку бургундского за горлышко, одним махом ее опустошил и прохрипел:
— Надеюсь, моего коня еще не расседлали?
— Нет, господин Бийо, — робко отвечал ему детский голосок; его обладатель приходил каждое утро на ферму с протянутой рукой, клянча завтрак.
— Хорошо!
Грубо отстранив бедного мальчонку, фермер вскочил на коня и поскакал в поле, а жена, утирая слезы, пошла в тень от камина на свое привычное место.
Стало меньше одной певчей пташкой, одним радующим глаз цветком, которые в образе юной прелестной девушки оживляли старые стены фермы. А в остальном жизнь на ферме обещала уже на следующий день войти в привычную колею.
Питу встретил утро в своем доме в Арамоне, и те, кто вошли к нему в шесть утра, застали его за перепиской набело перед отправкой Жильберу отчета о потраченных на обмундирование двадцати пяти луидорах, подаренных доктором Национальной гвардии Арамона. Питу писал при свече, которая, верно, судя по длинному фитилю, давно горела.