Дальнейшие события я помнил нечетко. Мы шли по лесу, перед глазами болталась увешанная «маскировкой» спина спасителя, за спиной пыхтела женская часть отряда. Холмы, заросшие лесом, чередовались топкими низинами, вырастали каменные «стоунхеджи», овраги, заваленные толстыми паданцами и заросшие всем, на что горазда тайга. Местами растительность становилась куцей, похожей на чахлую флору лесотундры (что было символично: если идти безоглядно на север, то когда-нибудь обязательно упрешься в лесотундру). Сознание бастовало. Я помнил, как мы пробирались какими-то каменными завалами, смыкались скалы, оставляя светлеющий просвет над головой. Повсюду только камень – холодный, безмозглый. Петляла тропа, убегая в разлом скалы. Пологий спуск, сухие ветки из расщелин, журчание ручейка. Трещал костер, в который кто-то подбрасывал хворост, и щемящее, болезненное, пронзительно сладкое тепло охватывало тело… Сон, в который я свалился, как в болото…
Состояние было примерно такое же, как в разгар гриппа. Мне снилось, как народ стекался ко мне на похороны. Клали венки, незнакомые женщины и мужчины кидались в меня землей, а Ленька Аристов кричал, что он не хочет в меня кидаться, поскольку Зинка ему по секрету сообщила, что однажды со мной переспала, я пытался уверить его, что это не так. Булдыгин дергал Леньку за рукав, уверяя, что покойник требует уважения (не требовал я никакого уважения), ведь он же не отказывается бросать в меня землю, хотя точно знает, что и с его Алевтиной Павловной я однажды переспал (а вот это уже полная фигня!). Не знаю, чем закончились мои похороны и сколько водки было выпито на поминках, поскольку я проснулся и увидел на вершине скалы зловещий силуэт кошачьего животного. Хищник пристально смотрел на разбитый под скалой лагерь. У него было крепкое туловище, толстые лапы, кисточки на остроконечных ушах. Неподвижный, готовый броситься. Тихий ужас на лапах ночи… Клянусь, это был не сон, и куда подевалось животное, я совсем без понятия. Проснувшись снова, я в страхе уставился на скалу, но там уже никого не было. Ветер свистел по верхам…
Когда я очнулся окончательно, хозяйничало утро. Снова трещал костер – благодаря невысокой горке сушняка дым не вился клубами в небо, а расплывался на малой высоте. Я лежал в уютной канаве между валунами, наслаждаясь теплом от прогретой земли. Под головой ворочался рюкзак, в организме – никаких восстаний.
Картина была мирная, комфортная, о былом экстриме напоминали лишь три автомата, составленные пирамидой. Девицы ворочались под одеялом из можжевельника, уже не спали. С обратной стороны скалы, за которой журчал ручеек, появился леший. «Фирменные» шкурки он уже скинул. Боевой раскрас смыл. Но физиономия была суровая, сказать нечего. Одет в затрапезное солдатское обмундирование. Сапоги покрыты героической пылью, руки огрубелые, ногти обкусаны. Повесил котелок с ключевой водицей на ветку меж рогатин, перевернул подгорающую тушку какого-то примитивного животного и уставился на огонь потешным взглядом роденовского мыслителя.
– Рядовой Балабанюк… – хрипло вымолвил я, – можете не вставать… Позвольте выразить вам благодарность от лица уцелевших за то, что… – Я помялся. Выходило очень уж сложноподчиненно. – В общем, сами знаете за что.
Боец с достоинством покосился в мою сторону и отделался царственным молчанием. Потом снисходительно кивнул. Помолчали.
– Слушай, Сашка, – не выдержал я, – неужели за две недели ты ни разу не отравился ядовитыми ягодами?
Пацан заливисто рассмеялся.
– Пытался, Михаил Андреевич. Но организм у меня какой-то патологически всеядный – поглощает все и с аппетитом переваривает. Вы знаете, со мной вчера затмение мистическое случилось. Услышал выстрелы и сразу о вас подумал – не поверите! Ночевал я там неподалеку – расщелинка в овраге со всеми удобствами – дикари проживали, да, видимо, не сложились у них отношения с этой местностью, ушли в другие земли… как рванул со всех ног на выстрелы – глядь, и вправду вы.
– Святая Богородица, Балабанюк… – простонала кучка можжевеловых веток. Медленно, как зомби из захоронения, выросла Маша. Уселась, раскудлаченная, изумленно воззрившись на неожиданного спасителя. – Лопни мои воспаленные глаза… Рядовой Балабанюк, одичал-то как, бедненький… А я-то думаю, что за гоблин нас на буксире тащит? Голос знакомый, а кто такой – не соображу… Родненький ты наш… – Она неловко взгромоздилась на корточки и поползла к смущенному пацану, чтобы облобызать его и окончательно вогнать в краску.
– Я тоже так хочу… а заодно и познакомимся… – Покосившись на мою смурную физиономию, Ульяна поползла навстречу возвращающейся Маше и чуть не завалила совсем уж загрустившего парня.
– Кхм, – сказал я. – Ты не против, если я воздержусь? Спасибо. Позволь же высказать нелепое подозрение, Сашок? Ты живешь в глухой тайге полторы недели и ни разу не попался плохим парням и диким людям?
– В целом да, – кивнул пацан. – Дикие люди не бросаются первыми, они не хищники, а с плохими парнями я периодически веду боевые действия малой интенсивности. Чисто чтобы не заскучать. Обстреливаю и убегаю в лес.
– Постой, – озарило меня. – Так это ты обстрелял кортеж местного царька Благомора, укокошил двух охранников, а самого Благомора не прикончил только потому, что его не было в кортеже?
– Ну, не знаю, – залился румянцем Балабанюк. – Я просто злой был, у меня глухарь как раз улетел. А эти черти повыскакивали и давай лупить по кустам. А мне оно надо? Ну, я и по ним… Откуда я знал, чей это кортеж?
– Блестящая операция, – развеселился я. – Теперь благодаря твоему хреновому настроению все местные спецслужбы стоят на ушах и ищут, кому выгодно устранение Благомора.
– Лучше бы ты его убил, – простонала Маша, закрывая лицо руками.
– А еще имею подозрение, что наши поиски в самом разгаре, – добавил я. – Охрана гадючника за последнюю ночь сократилась на два десятка рыл. Могу представить, как они роют землю. Ты уверен, что нам не нужно отсюда убираться, Сашок?
– Место безопасное, Михаил Андреевич, – снисходительно улыбнулся пацан. – Уж поверьте мне, я в этих краях уже собаку съел. В кучку скал ведет из леса только одна тропа… не самая, скажем, заметная. На ней маленькая ловушка. В случае опасности будет звонкая осыпь, мы услышим. Укроемся в пещере, пролезем под землей и попадем на берег очень живописного озерка.
– Ты все предусмотрел, – восхитился я. – Даже завтрак. А ты уверен, что эта сомнительная дичь не встанет нам поперек горла?
– Это не дичь, Михаил Андреевич. – Пацан с видом тонкого специалиста по сомнительным деликатесам потыкал шомполом томящийся на огне завтрак. – Я сам не знаю, как эта «крыса» называется, но местные ее готовят, и получается так, что просто пальчики оближешь.
Забавно было наблюдать за реакцией нашей «узкой прослойки». Ульяна судорожно сглотнула, посмотрев на тушку, как на невинного младенца, которого она в честь чего-то должна съесть. У Марии также сработал рвотный рефлекс, но, будучи девушкой более закаленной, сумела его проглотить и сделать мужественное лицо. Вздохнув, я начал извлекать из сплюснутого рюкзака реквизированные продукты. Рядового это немного покоробило (он понял, что деликатесную «крысу» придется трескать в одиночестве), но остальным мои манипуляции понравились. Никогда бы не подумал, что слабый пол способен со звериным рычанием рвать колбасу, есть руками жидкие консервы и, выкручивая руки, отбирать сосуд с азербайджанским коньяком, который я толком не успел откупорить.