Утром он осмотрел свой костюм и нашел его безукоризненным; затем в точности восстановил все манеры и ухватки Мартен-Герра: сходство было полнейшим. Да, ничего не скажешь: у этого негодяя был врожденный актерский талант.
Ровно в восемь часов дверь тюрьмы со скрипом растворилась, и вчерашний тюремщик впустил в камеру графа де Монтгомери.
Арно дю Тиль, приняв спокойный и равнодушный вид, тревожно подумал: «Вот она, черт возьми, решительная минута! Последняя ставка!»
Он с жадным нетерпением ждал первого слова, с которым к нему обратится Габриэль.
Габриэль начал так:
– Здравствуй, бедняга Мартен!
Арно дю Тиль облегченно вздохнул. Граф де Монтгомери назвал его Мартеном! Значит, карусель снова завертелась. Арно спасен!
– Здравствуйте, мой добрый и бесценный хозяин, – ответил он, вкладывая в эти слова все свое – на сей раз неподдельное – чувство благодарности, и, осмелев, добавил: – Нет ли каких-нибудь новостей, ваша светлость?
– По всей вероятности, приговор вынесут утром.
– Наконец-то! Слава тебе, господи! – воскликнул Арно. – Признаться, мне все это порядком надоело. Значит, сомневаться или опасаться теперь не приходится? Правое дело восторжествует.
– Надеюсь, что так, – медленно произнес Габриэль, внимательно приглядываясь к Арно. – Однако этот мерзавец Арно дю Тиль принимает отчаянные меры.
– Неужто? Что же он опять натворил?
– Видишь ли, изменник пытается заварить прежнюю кашу.
Арно всплеснул руками:
– Надо же! Но каким же образом, боже правый!
– Он осмеливается утверждать, что вчера стражники перепутали камеры и отвели Арно в твою, а тебя – в его.
– Быть этого не может! – удивленно и негодующе вскинулся Арно. – Чем же он может это доказать?
– А вот чем: после вчерашнего допроса вас обоих не отправили обратно в городскую тюрьму, а оставили в помещении суда, ибо по ходу разбирательства вы могли понадобиться судьям. Вот тут-то, он говорит, и произошло недоразумение. Будто бы тюремщики перепутали и приняли его за Арно дю Тиля. Вот на этих-то ничтожных утверждениях он и строит новые свои подвохи. И все плачет, чуть не рыдает, зовет меня.
– А вы его видели, монсеньор? – вырвалось у Арно.
– И не собирался! Я боюсь его уловок, он ведь способен обвести вокруг пальца даже и меня. Этот прохвост удивительно находчив и изворотлив!
– Выходит, что вы, ваша светлость, его же и защищаете, – с деланым недовольством заметил Арно дю Тиль.
– Ничуть, но нужно признать, что если бы хоть половину такого ума и такой ловкости направить на добрые дела…
Тут Арно с негодованием перебил Габриэля:
– Да ведь он же подлец!
– До чего же ты зол на него! – заметил Габриэль. – Между тем, направляясь сюда, я подумал, что, если бы ты захотел, можно было бы возбудить ходатайство о его помиловании…
– Помиловании?! – нерешительно переспросил Арно.
– Конечно, тут есть над чем поразмыслить. Вот ты и подумай, Мартен, а потом скажи.
Арно дю Тиль подпер рукой подбородок, поскреб задумчиво по щеке, помолчал и наконец вымолвил:
– Нет, никакого помилования! Так будет лучше!
– О, Мартен, я и не думал, что ты так жесток! – упрекнул его Габриэль. – Это совсем не похоже на тебя. Ведь только вчера ты жалел обманщика и был готов на все, чтоб спасти его!..
– Вчера! Вчера! – возмутился Арно дю Тиль. – Вчера не было еще и последней омерзительной проделки…
– Пожалуй, ты прав, – согласился Габриэль. – Значит, ты считаешь, что злодею надлежит умереть?
– Господи боже, – протянул Арно дю Тиль с видом мученика, – вы прекрасно знаете, ваша милость, насколько чуждо мне насилие, месть и всякое кровопролитие! Я скрепя сердце иду на эту меру только потому, что она просто необходима. Посудите сами: пока этот человек жив, для меня спокойной жизни не будет. Вот сейчас, последней своей проделкой, он доказал, что он неисправим, и тем самым рассеял последние сомнения! Пусть Арно дю Тиль умрет.
– Если так, пусть умрет, – поддакнул Габриэль. – То есть он умрет, если будет осужден… Ведь приговор еще не вынесен.
– Как! Разве дело еще не кончено? – спохватился Арно.
– Почти, но кое-какие неясности еще остались. Этот чертов Арно успел вчера произнести перед судом очень толковую и убедительную речь.
«Ну свалял же я дурака!» – пронеслось в голове у Арно.
Габриэль продолжал:
– Вот сейчас ты толково и уверенно доказал мне, что Арно должен умереть, а вчера перед судьями ты не мог связать и двух слов, не привел ни одного доказательства в пользу правого дела. Тебе дали полную возможность защищаться, а ты так ничего и не сумел опровергнуть…
– Ваша милость, при вас я чувствую себя свободно, а судейское сборище меня пугает. И потом, должен признаться, мне казалось, что суд лучше моего разберется во всем этом деле. Но, видно, с законниками нужно вести себя по-другому. Им нужно краснобайство, теперь мне ясно. Вот бы начать сначала!
– И что бы ты тогда сделал?
– Тогда бы уж я разговорился!.. И обратите внимание: опровергнуть все доводы и ухищрения этого Арно дю Тиля – сущие пустяки!
– Неужто пустяки?
– Прошу прощения, ваша светлость, но его слабинку я вижу не хуже, чем он сам, и если бы я не стеснялся, то сумел бы рассказать судьям…
– Что бы ты им сказал?
– Что бы я им сказал? – переспросил Арно. – Да ничего не может быть проще… Вот послушайте!
И Арно дю Тиль начисто опроверг свою же собственную, сказанную накануне речь. Он распутал весь этот клубок, состряпанный им же самим. Он развернул перед Габриэлем две судьбы – честнейшего человека и проходимца, которые, так же как масло и воду, невозможно смешать. Словом, своей собственной рукой он разрушил до основания здание лжи, которое возвел только вчера с таким искусством.
Живи Арно дю Тиль в наше время, он был бы превосходнейшим адвокатом. Но – увы! – на беду свою, он родился на триста лет раньше.
– Думаю, что больше говорить не о чем, – так он закончил свою речь. – Досадно только, что не слыхали меня судьи.
– Почему же? – возразил Габриэль. – Они тебя слышали.
– Как так?
– Взгляни сам.
Дверь камеры распахнулась, и перед ошеломленным и оробевшим Арно предстали на пороге председатель суда и двое его судей.
– Что это значит? – обратился Арно к Габриэлю.