10 июля 1559 года старший из сыновей Генриха II был провозглашен королем Франции под именем Франциска II. Юному принцу едва исполнилось шестнадцать лет, и, хотя он считался по закону совершеннолетним, он был наивен, неопытен и слаб здоровьем; ввиду этого ему надлежало на некоторое время доверить ведение дел какому-нибудь министру, который, действуя от его имени, станет сильнее, чем он сам.
Кто же мог быть таким министром или, скорее, опекуном – герцог де Гиз или коннетабль, Екатерина Медичи или Антуан Бурбонский? Этот жгучий вопрос предстал перед всеми на следующий же день после смерти Генриха II.
В этот день Франциск II должен был принять в три часа депутатов парламента и представить им своего первого министра.
Итак, поскольку намечалась большая игра, утром 12 июля Екатерина Медичи и герцог де Гиз, каждый по своему почину, явились к юному королю, дабы выразить ему якобы свои соболезнования, а на самом деле – преподать свои советы.
Ради этого вдова Генриха II даже нарушила этикет, предписывавший ей не появляться в свете сорок дней.
Екатерина Медичи, нелюбимая, угнетаемая супругом, только теперь ощутила в себе пробуждение необычайного, ненасытного честолюбия, которое заполнит всю ее дальнейшую жизнь.
Но поскольку регентшей при совершеннолетнем короле быть она не могла, она надеялась править через преданного ей министра.
Коннетабль де Монморанси таким министром быть не мог. В прошлое царствование он сделал все возможное и невозможное для того, чтобы в угоду Диане де Пуатье лишить ее, законную королеву, всякого влияния.
Антуан Бурбонский мог бы стать послушным орудием в ее руках, но он исповедовал кальвинизм, а кроме того, его жена, Жанна д’Амбре, отличалась крайним честолюбием; наконец, он был принцем крови и, облеченный властью, мог быть опасен.
Оставался герцог де Гиз. Но согласится ли Франциск Лотарингский добровольно признать моральный авторитет королевы или просто откажется от всякого раздела власти? Вот что Екатерина Медичи страстно хотела бы знать. Поэтому она охотно пошла на эту встречу в присутствии короля: ведь, столкнувшись лицом к лицу с Франциском Лотарингским, она получала счастливую возможность выведать у него самого, чего он хочет и к чему стремится. Но, увы, герцог де Гиз, далеко не новичок в политике, держался с величайшей осторожностью.
Таков был пролог перед спектаклем, который разыгрывался в Лувре, где в качестве исполнителей выступали Екатерина Медичи, герцог де Гиз, Франциск II и Мария Стюарт.
По сравнению с холодным и расчетливым честолюбием Екатерины и герцога молодой король и его супруга казались милыми детьми, наивными и влюбленными. Они искренне оплакивали смерть царственного родителя.
– Сын мой, – так обратилась королева-мать к Франциску, – вам должно оплакивать память отца, ибо его кончина для вас – огромное горе. Вам известно, что я разделяю вашу великую скорбь. Однако подумайте и о том, что вам надо выполнить не только долг сыновний. Ведь вы сами отец, отец своего народа! Отдавши дань сожаления о минувшем, обратитесь лицом к будущему. Вспомните, что вы король!
– Увы, – грустно склонил голову Франциск II, – скипетр Франции слишком тяжел для шестнадцатилетнего, я и не предполагал, что такое бремя отяготит мою юность!
– Государь, – сказала Екатерина, – примите со смирением и благодарностью тот груз, который на вас возложил господь, а близкие люди наверняка помогут вам достойно нести это бремя.
– Государыня… благодарю вас… – смущенно пробормотал юный король и, не зная, как ответить, невольно взглянул на герцога де Гиза, как бы испрашивая совета у дяди своей жены. И герцог де Гиз, не в пример племяннику, не растерялся.
– Да, государь, вы правы, – уверенно заговорил он, – поблагодарите, горячо поблагодарите вашу матушку за ее добрые, полные бодрости слова, но не ограничивайтесь одной благодарностью. Скажите ей без стеснения, что среди родных и близких первое место принадлежит ей и что вы рассчитываете на ее материнскую поддержку в том трудном деле, к которому вы призваны.
– Дядя совершенно правильно выразил мои мысли, – обрадовался юный король, – и повторяться, пожалуй, не следует. Считайте, матушка, что сказал их я, и обещайте мне свою драгоценную опору.
Королева бросила на герцога признательный взгляд.
– Государь, – обратилась она к сыну, – немногими познаниями я располагаю, но они всецело принадлежат вам, и я сочту за счастье помочь вам советом. Но я только слабая женщина, а вам необходим верный защитник с мечом в руках. Эту сильную руку, эту мужскую силу вы, ваше величество, обретете среди любящих вас родственников.
Итак, услуга за услугу. Таков был безмолвный пакт, заключенный между Екатериной Медичи и герцогом де Гизом.
Юный король понял намек матери и, подбодренный взглядом Марии, робко протянул свою руку герцогу.
Этим рукопожатием он как бы вручил ему управление Францией.
Но в то же время Екатерина не хотела связывать по рукам и ногам сына, пока герцог не даст ей определенные заверения своего благорасположения. Поэтому она подошла вплотную к королю и, опередив его слова, которые бы узаконили это рукопожатие, сказала:
– Но перед тем как вы назначите министра, государь, ваша мать обращается к вам не с просьбой, а с требованием.
– Приказывайте, государыня, прошу вас.
– Сын мой, речь идет о женщине, которая причинила много зла мне и еще больше – Франции. Не нам порицать слабости покойного государя. Его уже нет, к несчастью, в этом дворце, а между тем эта женщина, имя которой я не намерена называть, все еще пребывает в нем. Ее присутствие для меня – смертельное оскорбление. Когда король был уже в беспамятстве, ей дали понять, что ей неудобно оставаться в Лувре. Она спросила: «Разве король скончался?» – «Нет, он еще дышит». – «Кроме него, никто не может мне приказывать». И она осталась…
Герцог де Гиз, почтительно перебив Екатерину, поспешил вставить свое слово:
– Простите, государыня, но я, кажется, догадался о ком идет речь.
И без дальнейших разговоров он дернул звонок. На пороге вырос слуга.
– Передайте госпоже де Пуатье, – приказал герцог де Гиз, – что король желает с ней немедленно говорить.
Слуга поклонился и вышел.
Юного короля не удивляло и не тревожило самоуправство матери и дяди. Напротив, он был просто счастлив, что избавлен от труда приказывать и действовать.
Однако герцог де Гиз посчитал необходимым придать своему поступку видимость королевского волеизъявления.
– Скажите, государь, – спросил он, – не превысил ли я свои полномочия, говоря о намерениях вашего величества относительно этой женщины?
– Нет, ничуть, – поспешил ответить Франциск, – так и продолжайте! Я заранее соглашаюсь со всем, что вы сделаете.