Заика неопределенно передернул плечами – мол, Леша у нас за начальника, ему и видней, кого писать, а кого не писать.
– А откуда он этого… татуированного знает? – Стародубцев рассматривал фотографии.
– Знаешь, очень даже хорошо получилось, что твои пацаны из квартиры в Сокольниках по-быструхе свалили. – Заика помрачнел, наверняка представляя, чем могло закончиться более тесное знакомство со знатным уркаганом. – Это Монах, серьезный вор в законе. В авторитете. Они, оказывается, с Лешкой давно знакомы. На одной зоне полтора года сидели, и даже в одном отряде, прикинь. Монах там «смотрящим» был. Не поверишь – Лешка Зеленцов перед ним едва ли на цырлах не бегал!
Стародубцев внимательно всматривался в фотоснимок урки. Небольшие, но страшные, всепроникающие глаза впечатляли даже с глянцевого листа, и Вадим неожиданно поймал себя на мысли – он бы наверняка дорого отдал, чтобы не встречаться со взглядом этих страшных глаз.
– Ну, допустим, – перетасовав фотоснимки, он протянул их собеседнику. – И что мне теперь делать?
– Себе оставь, – поморщился Саша. – Короче, Дюк сказал, чтобы твои пацаны установили за этим татуированным плотное и постоянное наблюдение. Скрытно так, аккуратно. У тебя же там какие-то бывшие менты есть, вот их и напряги, если считаешь нужным. Телефоны на прослушку, аппаратура у тебя имеется. Ну, и все остальное.
– А зачем?
– А вот этого тебе знать не положено, – сказал, как отрезал, старшой. – С завтрашнего дня будешь мне каждый вечер звонить и рассказывать: кто этому урке звонил, с кем он встречался, ну, и все такое. Вплоть до того, когда в сортир зашел и когда из него вышел. Главное – отслеживай все перемещения его «Хаммера» по городу. Выясни, где обедает, где отдыхает, где телок снимает. С кем дружит, кого избегает. Что любит, что не любит. Когда поднимается, когда ложится спать. Чем подробней, тем лучше. Там за водилу у него такой Роман Малаховский, он же Бур. Еще одна связь – такой Шура Калешин, он же Музыкант. Оба из блатных. Досье на них я тебе сегодня вечером подгоню. Задачу понял? Выполняй!
И хотя Вадиму очень не понравился тон, каким была произнесена последняя фраза, он решил не перечить. По крайней мере – до поры до времени…
Прошло несколько месяцев с тех пор, как Монах вернулся в Москву. Он уже освоился в городе, постепенно привыкая к новым реалиям. И реалии эти поразили его до глубины души. Конечно, на зонах и пересылках он неоднократно слышал о новых криминальных порядках, но одно дело слышать, а другое – видеть своими глазами.
Классическое бандитское «крышевание» середины девяностых давно уже отошло в небытие. Былые московские авторитеты, ездившие когда-то на «стрелки» с автоматами и гранатометами, теперь занимались вполне законопослушным бизнесом, спонсировали международные музыкальные конкурсы и разнообразные проправительственные шоу, а некоторые даже отстегивали ментам и Лубянке. Блатной жаргон постепенно уходил из бизнес-кругов: это считалось признаком дурного тона. Зоновские татуировки – один из символов лихих девяностых – давно превратились в архаику. Многие авторитетные люди посводили эти эмблемы нелегкой жизни в неволе, а некоторые даже обижались, когда им невзначай напоминали об их лагерном прошлом и высоком криминальном статусе. Символом эпохи стали не татуировки, а звездочки на погонах – милицейских, гэбэшных или прокурорских. «Генерал МВД» звучало теперь столь же значительно, как пятнадцать лет назад – «уголовный авторитет».
Но хотя очень многое в криминальном мире поменялось, от девяностых осталось главное: жутчайший беспредел.
Беспредельничали все. И старые, вроде бы еще уважаемые уркаганы, еще не забывшие вкус тюремной баланды. И новое поколение криминалитета. И ментовские начальники, зобы которых распухли от денежных знаков. И чекисты, почувствовавшие свою полнейшую безнаказанность. И чиновники, которых в последнее время наплодилось куда больше, чем во времена лагерной юности Монаха «петушил». Старые уголовные «понятия», казалось, окончательно уходили в небытие. Так, Фомин с неприятным удивлением узнал, что во время бунта на липецком «строгаче» никто из уважаемых блатных не прислал пацанам «грева», хотя малявы с просьбой о помощи пересылались регулярно. «Смотрящий» той зоны даже не получил по ушам. Символом эпохи окончательно сделались деньги, и неважно было, откуда они приходят…
Бур, который возил Монаха по обзорным экскурсиям, деловито пояснял: вот этот очень серьезный банк «крышуют» чекисты, вот эта высотка возводится гастарбайтерами-таджиками, которых оптом продают строителям бизнесмены из РУБОПа, вот эти проститутки платят и мусорам, и бандитам одновременно, а вон тот серьезный промышленный холдинг, по слухам, в долях с какими-то нехилыми пацанами в самом Кремле. Многослойные бандитско-ментовско-чекистские «крыши» напоминали китайские пагоды, где нижний несущий этаж служил как бы основанием для более высокой крыши, а тот – очередным основанием для следующей. Сама же многокрышная конструкция терялась в каких-то заоблачных властных высотах, и рассмотреть ее не было никакой возможности…
– А если менты или чекисты между собой добазариться не могут – так что, «стрелки» забивают и стреляются? – не верил Монах.
– Нет. Сейчас все решается преимущественно в кабинетах. У кого больше связей, у кого плотней доступ к министрам или каким-нибудь депутатам, – не моргнув глазам, объяснял Бур. – Сейчас все можно купить за бабло. Любое решение суда, почти любую подпись начальника, любое разрешение или запрещение. Да вообще – все! Мне иногда кажется, что за хорошее бабло многие люди и папу-маму бы продали, и очко бы кому угодно подставили. Пахан, ты даже не представляешь, на каком все это уровне! Стрельба, конечно, тоже бывает, однако очень редко. Случается иногда, что какие-нибудь уроды из провинции приезжают, которые по телевизору бандитских сериалов насмотрелись. Ну, и начинают пальцы под больших гнуть, уркаганов из себя изображать. Но таких очень быстро ставят на «понятия».
– Пацаны, менты или чекисты? – уточнил урка.
– На кого нарвутся, те и ставят. Новое поколение прекрасно поняло, что можно дербанить свою долю и не мокрушничая. Проще бабла подсыпать тем же мусорам, чем приключений на свою голову искать. Да и ментов теперь честных почти не осталось. В смысле – тех, у которых все по закону и без беспредела. Знаешь, попал я где-то год назад на день рождения одного очень уважаемого человека. Вместе когда-то в СИЗО сидели, потом случайно на Краснопресненской пересылке кочумали. Три ходки у человека, кажется, уже должен хорошее от плохого отличать и косяки не пороть. Прикинь: сидят за одним столом этот самый авторитет, мусорской генерал и какой-то крашеный пидорок из эстрадных певцов. И мило так между собой базарят! Не выдержал и свалил, даже не попрощавшись… Противно стало – не передать!
Старый вор лишь печально чертыхался, слушая рассказы Бура о новых веяниях.
– Может, Леша Дюк в чем-то по-своему и прав, – вздыхал Монах. – Жизнь действительно неузнаваемо изменилась. Да только жизнь эта совсем не по мне…