Оставив короля, она направилась к своему второму сыну, с тревогой ожидавшему в молельне, чем кончится разговор, имевший для него столь важное значение.
Рассказав Генриху Анжуйскому обо всем, что произошло, и выйдя из молельни, Екатерина застала у себя в комнате Рене.
Королева встретилась со своим астрологом в первый раз после того, как она побывала у него в лавке на мосту Михаила Архангела; Рене она написала накануне, и теперь он сам принес ответ на ее записку.
– Ну как? Вы его видели? – спросила королева.
– Да.
– Как он себя чувствует?
– Скорее лучше, чем хуже.
– А может он говорить ?
– Нет, шпага перерезала ему гортань.
– Но я же вам сказала: пусть в таком случае напишет!
– Я попробовал, да он и сам старался изо всех сил, но его рука успела начертить только две неразборчивые буквы, а после этого он потерял сознание: у него вскрыта яремная вена, и от потери крови он совершенно обессилел.
– Вы видели эти буквы?
– Вот они.
Рене вынул из кармана бумагу и подал Екатерине, Екатерина поспешила развернуть ее.
– М и О [58] , – сказала она. – Неужели это действительно Ла Моль, и всю эту комедию Маргарита разыграла только для отвода глаз?
– Сударыня, – заговорил Рене, – если бы я осмелился высказать свое мнение в таком деле, в каком даже ваше величество затрудняется определить свое, я бы сказал, что, по-моему, де Ла Моль слишком горячо влюблен, чтобы заниматься политикой серьезно.
– Вы так думаете?
– Да. А главное, он без памяти влюблен в королеву Наваррскую, и поэтому служить не за страх, а за совесть королю он не в состоянии: ведь настоящей любви без ревности не бывает.
– Так вы думаете, что он влюбился в нее по уши?
– Уверен.
– Он прибегал к вашей помощи?
– Да.
– Он просил у вас какого-нибудь любовного напитка, какого-нибудь приворотного зелья?
– Нет, мы занимались восковой фигуркой.
– Пронзенной в сердце?
– Пронзенной в сердце.
– Фигурка сохранилась?
– Да.
– Она у вас?
– У меня.
– Было бы любопытно, если бы все эти кабалистические заклинания и впрямь действовали так, как им это приписывают! – заметила Екатерина.
– Ваше величество, вы можете судить об этом лучше меня.
– Разве королева Наваррская любит Ла Моля?
– Так любит, что не щадит себя. Вчера она спасла его от смерти, рискуя своей честью и жизнью. Вы это видите и, однако, все еще сомневаетесь.
– В чем?
– В науке.
– Это потому, что ваша наука обманула меня, – сказала Екатерина, пристально глядя на Рене, – тот выдержал ее взгляд с поразительным самообладанием.
– В каком случае? – спросил он.
– О, вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать! Впрочем, быть может, дело тут не в науке, а в ученом.
– Я не понимаю, что вы хотите сказать, – молвил флорентиец.
– А не выдыхаются ли ваши духи, Рене?
– Нет, если их изготовляю я, но если они проходят через другие руки, то возможно...
Екатерина усмехнулась и покачала головой.
– Ваш опиат подействовал чудесно, Рене: у госпожи де Сов никогда еще не было таких свежих, таких красных губ!
– Не стоит поздравлять с этим мой опиат. Баронесса де Сов, пользуясь правом всех хорошеньких женщин иметь капризы, больше не заговаривала со мной об опиате, а я после наставления вашего величества считал неудобным посылать его. Все коробочки, – те самые, которые вы видели, – стоят у меня дома, кроме одной, которая исчезла, но я не знаю, кто ее взял и с какой целью.
– Хорошо, Рене, когда-нибудь мы еще вернемся к этому, – сказала Екатерина, – а теперь поговорим о другом.
– Слушаю, ваше величество.
– Что нужно для того, чтобы определить продолжительность жизни человека?
– Прежде всего нужно знать день его рождения, его теперешний возраст и под каким знаком зодиака он появился на свет.
– А еще что?
– Нужны его волосы и кровь.
– Значит, если я вам принесу его волосы и кровь и скажу, под каким знаком он появился на свет, его возраст и день его рождения, вы определите, когда приблизительно он умрет?
– Да, с точностью до нескольких дней.
– Хорошо! Волосы у меня есть, кровь я достану.
– Этот человек родился днем или ночью?
– Вечером, в пять часов двадцать три минуты.
– Будьте у меня завтра в пять часов: время опыта должно точно совпасть со временем рождения.
– Хорошо, – ответила Екатерина, – мы придем.
Рене поклонился и вышел, сделав вид, что не обратил внимания на слова «мы придем», которые указывали, что Екатерина, против обыкновения, явится не одна.
На следующий день, на рассвете, Екатерина прошла к Карлу.
В полночь она посылала узнать, как чувствует себя король, и ей ответили, что при нем находится мэтр Амбруаз Паре, который намеревается пустить ему кровь, если нервное возбуждение не прекратится.
Еще вздрагивая даже во сне, еще бледный от потери крови. Карл спал на плече верной кормилицы, которая сидела, прислонясь к его кровати, и уже три часа не меняла положения, боясь нарушить покой своего любимого питомца.
Время от времени на губах больного показывалась пена, и кормилица вытирала ее тонким вышитым батистовым платочком. У изголовья лежал другой носовой платок, весь в пятнах крови.
Екатерине пришла было в голову мысль завладеть этим платком, но она подумала, что кровь, смешанная со слюной и растворенная в ней, возможно, утратит свои свойства; она спросила у кормилицы, не пускал ли врач ее сыну кровь: ведь он просил передать ей, что к этому придется прибегнуть. Кормилица ответила, что пускал, что крови вышло очень много и что поэтому Карл дважды терял сознание.
Королева-мать, которая, как все принцессы той эпохи, была достаточно сведуща в медицине, попросила показать ей кровь: ничего не могло быть легче, ибо врач приказал сохранить кровь для наблюдений.
Кювета с кровью стояла в соседней комнате. Екатерина прошла туда, наполнила красной жидкостью флакончик, который она принесла с собой для этой цели, и вернулась в спальню, пряча в карманах пальцы, кончики которых могли бы обличить совершенное ею святотатство.