– Ах, изменница! – воскликнул Ла Моль. – Успела выйти замуж за другого!
Тут он обратился к новоявленной Артемисии [23] .
– Сударыня, – сказал он, – мы дворяне, знакомые бедняги Ла Юрьера. Мы оставили здесь двух лошадей, два чемодана и теперь пришли за ними.
– Господа, – отвечала хозяйка дома, тщетно роясь в памяти, – я не имею чести знать вас, поэтому, с вашего разрешения, я позову мужа... Грегуар, сходите за хозяином!
Грегуар прошел через первую общую кухню, представлявшую собой ад кромешный, во вторую, представлявшую собой лабораторию, где готовились кушанья, которые Ла Юрьер при жизни считал достойными того, чтобы он готовил их своими собственными опытными руками.
– Черт меня побери, если мне не грустно видеть в этом доме веселье вместо горя, – тихо сказал Коконнас. – Бедняга Ла Юрьер! Эх!
– Он хотел убить меня, – сказал Ла Моль, – не я ему прощаю от всей души.
Он не успел договорить, как появился человек, держа в руках кастрюльку, в которой он тушил чеснок, помешивая его деревянной ложкой.
Коконнас и Ла Моль вскрикнули от удивления.
На крик человек поднял голову, испустил крик, в свою очередь, и, выронив из рук кастрюльку, застыл на месте с деревянной ложкою в руке.
– La nomine Patris, – забормотал он, помахивая ложкой, как кропилом, – et Filii, el Spiritos Sancti... [24] .
– Ла Юрьер! – воскликнули молодые люди.
– Господин де Коконнас и господин де Ла Моль! – сказал Ла Юрьер.
– Значит, вас не убили? – произнес Коконнас.
– Вы, стало быть, живая? – спросил трактирщик.
– Я же своими глазами видел, как вы упали, – сказал Коконнас, – слышал, как стукнула пуля, которая не знаю что, но что-то вам раздробила. Я ушел, когда вы лежали в канаве и кровь шла у вас из носа, из ушей и даже из глаз.
– Все это, господин де Коконнас, так же истинно, как Евангелие. Но нуля, цоканье которой вы слышали, попала в мой шлем и, к счастью, расплющилась об него. Но удар все же был здоровый, и вот вам доказательство, – добавил Ла Юрьер, снимая колпак и обнажая лысую, как колено, голову, – вот, смотрите, от этого удара на голове не осталось ни волоска.
Молодые люди расхохотались при виде его уморительной физиономии.
– А-а, вы смеетесь! – сказал, немного успокоившись, Ла Юрьер. – Стало быть, вы пришли не с дурными намерениями?
– А вы, господин Ла Юрьер, излечились от ваших воинственных наклонностей?
– Ей-Богу, излечился, господа! И теперь...
– Что теперь?
– Теперь я дал обет не иметь Дела ни с каким огнем, кроме кухонного.
– Браво! Вот это благоразумно! – заметил Коконнас. – А теперь вот что, – продолжал он, – у вас в конюшне остались две наши лошади, а в комнатах два наших чемодана.
– Ах, черт! – почесывая за ухом, сказал трактирщик.
– Так как же?
– Вы говорите, две лошади?
– Да, у вас в конюшне.
– И два чемодана?
– Да, в наших комнатах.
– Видите ли, в чем дело... Ведь вы думали, что я убит, не так ли?
– Конечно!
– Согласитесь, что коли вы ошиблись, мог ошибиться и я.
– То есть подумать, что и мы убиты? Вполне могли!
– Ну да! А так как вы умерли, не сделав завещания... – продолжал Ла Юрьер.
– Ну, ну, дальше, дальше!
– Я подумал... Теперь-то я вижу, что был неправ...
– А что же вы подумали?
– Я подумал, что могу стать вашим наследником.
– Ха-ха-ха! – расхохотались молодые люди.
– Но при всем том, господа, я очень доволен, что вы живы-здоровы!
– Короче говоря, вы продали наших лошадей? – спросил Коконнас.
– Увы! – ответил Ла Юрьер.
– А наши чемоданы? – спросил Ла Моль.
– О-о! Чемоданы – нет! – воскликнул Ла Юрьер. – Только то, что в них было.
– Скажи, Ла Моль, – заговорил Коконнас, – ну не наглый ли прохвост? Не выпотрошить ли нам его?
Угроза, видимо, сильно подействовала на Ла Юрьера.
– Мне думается, господа, что это можно уладить.
– Слушай, – обратился к Ла Юрьеру Ла Моль, – уж если кому и жаловаться на тебя, так это мне!
– Разумеется, ваше сиятельство! Я припоминаю, что в минутном умопомрачении я имел дерзость вам угрожать.
– Да, пулей, пролетевшей на волосок от моей головы.
– Вы так думаете?
– Уверен.
– Раз вы в этом уверены, господин де Ла Моль, – сказал Ла Юрьер, с невинным видом поднимая кастрюльку, – я ваш покорный слуга и не стану вам возражать.
– Так вот, – продолжал Ла Моль, – я не требую у тебя ничего.
– Неужели?
– Кроме...
– Ай-ай-ай! – произнес Ла Юрьер.
– Кроме обеда для меня и моих друзей, когда я буду в твоем квартале.
– Ну, конечно! – радостно воскликнул Ла Юрьер. – Всегда к вашим услугам, всегда к вашим услугам!
– Значит, уговорились?
– Уговор дороже денег... А вы, господин де Коконнас, – обратился хозяин к пьемонтцу, – подписываетесь под договором?
– Да, но, как и мой друг, с условием...
– С каким?
– С таким, что вы отдадите господину де Ла Молю пятьдесят экю, которые я ему должен и которые отдал вам на сохранение.
– Мне, сударь?! Когда же это?
– За четверть часа до того, как вы продали мою лошадь и мой чемодан.
Ла Юрьер понимающе кивнул головой.
– А-а! Понимаю! – сказал он. Он подошел к шкафу, вынул оттуда пятьдесят экю, и монета за монетой отсчитал их Ла Молю.
– Отлично, сударь! – сказал Ла Моль. – Отлично! Подайте нам яичницу. А пятьдесят экю пойдут Грегуару.
– Ого! – воскликнул Ла Юрьер. – Ей-Богу, господа дворяне, у вас благородные сердца, и я ваш до конца моих дней.
– Ну, раз так, – сказал Коконнас, – сделайте нам яичницу сами, да не пожалейте ни сала, ни масла.