– Быть по сему, – подвела итог Екатерина. – Готовь указы по Военному ведомству, Гриша. Посмотрим, что Суворов в Америке сделать сумеет.
– Кстати, Катенька, полагаю необходимым выдать Суворову для приобретения продовольствия и снаряда воинского на месте известную сумму. Хотя англичане и пообещают, наверное, снабжать наши войска всем потребным, но только не верю я им. Обманут.
– А не пропадут ли те деньги? – с сомнением протянула Екатерина.
– Ну, матушка, не знаешь ты эту семейку. Папенька Василий Иванович, куда как прижимист, каждая копейка на счету, ведь его стараниями Пруссия и Померания тебе золото в казну несут. А сын здесь весь в отца, когда бы не больше. Тот прижимист, а этот скупенек, точно говорю.
– Ну тогда, конечно, дадим, – рассмеялась Екатерина.
* * *
Нет, все-таки через акиян плавать – избави бог от такой напасти русского человека. Куда ни глянь – повсюду одна вода, ширше любой реки, так мало же того, она ведь еще соленая, стервь. Заплеснет на корапь, почерпнешь в горсть, и ну плеваться. Горечь сплошная и гадость. Не иначе как немец проклятый в море соли насыпал, немец – он такой, от него любой пакости ждать можно. Везут нас за акиян американских немцев бить, потому как все наподряд бунтовщики и смутьяны, и присягу свою сполнять не хотят. Нас их благородие господин прапорщик так и говорили: «Ежели, братцы, если услышите, как кто противу царя бунтовать призывает, навроде Емельки окаянного, так бейте тому морду нещадно и волоките по начальству. Лично тому рупь серебром положу за каждого смутьяна и отличу особо. Потому как ежели противу власти бунтовать, так оно гиль и разор выйдет». Прав их благородие, ох как прав. Чего получилось, когда Емелька поганый по городам да селам прошелся? Всюду пожар да запустение. Наверняка Емельку немцы подкупили, чтобы Руси-матушке ослабление сделать.
Плохо на кораблях, очень плохо. Почитай, целый месяц сидишь ровно как в остроге. Что с того, что раз в день дозволяют наверх подняться, воздухом подышать? На ихнем корабле не повернешься, чуть что матросы рычат. Добро бы еще понять, что они там говорят, так и то не понять, все агличане как есть. «Прогибит да прогибит». Кого пригубит?! Зачем пригубит? Ведь и не нальют ничего. Только в зубы норовят заехать, ежели что потрогаешь. Правда, можно и в ответ дать. Капрал говорил, что нельзя, потому как союзники нынче, ну да нам што? Союзник – не союзник, а в зубы нельзя. Да и сам капрал одного хорошо приласкал по загривку, долго агличан тот кувыркался. Потом ихний офицер прибежал к прапорщику жаловаться, но их благородие человек справедливый, никого в обиду не дал, заступился. Зато потом долго выговаривал. Дурни, говорит, вы лапотные! Зачем морды били на виду у аглицких офицеров?! Ну достал он тебя, дай сдачи, токмо чтобы никто не видел. Пусть потом доказывает, что не сам рылом об мачту приложился. В общем, ругают нас их благородие, а у самого глаза смеются. Ежели, говорят, кто еще попадется, того выпороть прикажу, а коли не попадется – так и суда нет.
Оно, конечно, тех агличан понять могем запросто. Нам вон всего месяц плыть, и то света белого не взвидели, а они, бедные, на своих лоханках так и живут. Да если бы просто живут, так ведь их по мачтам гоняют, они ровно белки по елке вверх да вниз сигают. Голову задерешь, где они там сидят, так и кружится, смотреть страшно. Ежели сверху упадешь, костей точно не собрать будет. Наверняка немец хитрый эти мачты выдумал. Офицеры у них тоже звери форменные. Давеча показали, как матросиков порют. Ну, не приведи кому так попасться, у нас не в пример легче. Плетку, как их благородие говорили, о девяти хвостах они кошкой прозывают. И точно – кошка она и есть. Как ударят, так ровно когтями по спине провели, клочья мяса летят. У матросов все спины изодраны. Нет, их благородие если кого и прикажут наказать, так обычно десять батогов – и все! Да и редко такое бывает, нужно уж совсем провиниться, чтобы заработать.
Ладно, плывем, значит, плывем, энтому морю-акияну конца и края нет. Кормят опять же плохо. Вода вскорости стала совсем протухлая, мясо воняет, в сухарях червяки завелись. Ну, мы народ привычный, если начальство приказало – значит терпи и пикнуть не моги. А казакам куда как хуже. Казак, он ведь человек вольный, к дисциплине нет у него привычки. Но другое хуже – у них ведь кони, вот кому совсем плохо приходится. Человек что, человеку прикажешь, он и терпит. А как животине объяснить, за что они страдают? Вот и мрут бедняги. Казаки ворчат, однако ж тоже про себя больше, потому как командиром Ляксандру Василича Суворова поставили. У него не забалуешь. Об солдатах своих заботится, ровно отец родной, но и спрашивает ровно отец. Это тебе не их благородие господин прапорщик, которые по молодости лет многое прощают. Нет, господин генерал-поручик уже службу поняли, знают, что нашего брата баловать нельзя. Но солдата блюдет – распоряжением генерал-поручика кажную субботу по чарке выдают. Благодатно-то как!
Главное же, как господин прапорщик обсказали, потом будет. Вот привезут нас в страну Америку, где тамошние немцы бунтовать противу своего царя надумали, там, говорят, главное начнется. Нет, противу царя бунтовать – дело последнее, даже если царь аглицкий, потому как царь есть миропомазанное величие, власть верховная. Он за всем в своей земле следит, порядки улаживает, о людишках заботится, потому как ежели не он – так кто? Он в ответе перед богом за свою державу, и ежели кто противу царской власти выступает, значит, самому богу напоперек идет. Это ведь немцы американские говорят, что им царя ненадобно, они сами, мол свои дела управлять будут. Тьфу на них, поганцев! Даже молятся не по-нашему, хотя вроде как и в Христа веруют. Но кирка ихняя – совсем не наша церковь благолепная, и пастор ровно треска сушеная, видывали таких, когда в Пруссию походом ходили, короля Фридриха бить. Он ведь, негодяй немецкий, вздумал матушке-государыне препоны строить, вот и наказали его по заслугам.
А когда накажем американских немцев, так жисть начнется вообще сладкая. Их благородие наверное сказали, что ежели кто захочет, тот могет в стране Америке насовсем остаться. Землицу выделят, потому как там земли пустой немеряно. Женку, само собой найдут, но не то главное. Кажный – ты понимаешь! – кажный получит по десять черных в крепость себе, они будут тебе землю пахать и за скотом ходить! Ну, черный и черный, какое тебе дело, арапы такие прозываются. Видели мы их, когда турка воевали. Черен, стервь, как смертный грех, потому как душа в нем не христианская. Значит, ни с какой стороны не есть человек, значит, ему сам господь бог такую планиду определил в крепости у людей быть. Арапы они арапы и есть, навроде турков, токмо хужее еще. Той же магометанской веры поганой. Алла, бусмилла – слыхал, как они визжат, когда на наши кареи бросаются? Только шалишь, турка проклятый, противу русского штыка нет у тебя способа! Так вот, в той Америке энтих арапов – что посеяно, они там американским немцам прислуживают, что не есть по-христиански. Вот когда они мое поле пахать начнут, тогда все будет по закону и по правде, я даже их крестить могу. Не дам душам поганым погибнуть во тьме безвестной. И представляешь, сам себе помещик стану! Сам своих крепостных пороть буду! Это же какая жисть начнется! Да за это я любому глотку перегрызу, не то что там штыком или еще чего. Нет, дело понятное, военное, погибнуть тоже можно, только ведь у Ляксандры Василича любое сражение почти без потерь обходилось. И таперича я знаю, за что драться буду, не за пенсион в инвалидном доме, а за жисть сладкую.