— Вы поручились за меня, — быстро перебила его королева, — и я вам благодарна, но у меня есть деньги, чтобы я могла честно выполнит. — « свои обязательства. Не обременяйте же себя впредь этими делами, которые, начиная с первого взноса, будут касаться только меня.
— Чтобы покончить с этим делом, — с поклоном ответил кардинал, — мне остается только вручить ожерелье вашему величеству.
Он вытащил из кармана футляр и протянул его королеве.
Она даже не взглянула на футляр, что как раз обличало в ней величайшее желание рассмотреть его, и, трепеща от радости, положила его на шифоньерку, не отнимая руки.
Кардинал из учтивости заводил разговор то на одну тему, то на другую, и это было принято очень мило; потом вернулся к тому, что сказала королева по поводу их примирения.
Но так как она дала себе слово не рассматривать брильянты в его присутствии и так как она сгорала от желания их увидеть, то слушала его рассеянно.
Так же рассеянно протянула она ему руку — он горячо поцеловал ее. После этого, полагая, что мешает ей, он удалился, чему она была безмерно рада.
Так прошло это свидание, которое излечило все сердечные раны кардинала. Он вышел от королевы в восторге, упоенный надеждой и готовый доказать графине де ла Мотт свою безграничную благодарность за переговоры, которые она столь счастливо привела к благополучному концу.
Жанна поджидала его в своей карете, стоявшей в ста шагах от шлагбаума; она выслушала пылкие уверения в дружбе.
— Не смейтесь, дорогая графиня, — произнес принц, — ч без ума от счастья! — Уже?
— Помогите мне, и через три недели я смогу получить должность министра.
— Черт возьми! Через три недели! Это долго! Срок первого платежа назначен через две недели.
— Э, все удачи приходят одновременно, у королевы есть деньги, и она заплатит, а у меня будет заслуга благого намерения, и только. Этого слишком мало, графиня, клянусь честью, этого слишком мало! Бог свидетель, что за это примирение я весьма охотно заплатил бы пятьсот тысяч ливров.
— Не волнуйтесь, — с улыбкой прервала его графиня, — это заслуга будет оценена выше всех других. А у вас их много?
— Признаться, я и сам ставлю эту заслугу на первое место: теперь королева мне обязана…
— Ваше высокопреосвященство! Что-то говорит мне, что вы насладитесь этим удовольствием. Вы готовы к этому?
— Я приказал продать все мое имущество и взял вперед мои доходы и бенефиции [41] за будущий год.
— Значит, у вас есть пятьсот тысяч ливров?
— Есть, но что я буду делать после первого взноса, я не знаю.
— Этот взнос, — воскликнула Жанна, — дает нам целых три месяца покоя! А за эти три месяца сколько воды утечет, Боже милостивый!
— Вы правы… Куда вы едете?
— Я еду к королеве, чтобы узнать, как подействовало на нее ваше появление.
— Отлично. А я возвращаюсь в Париж.
— Зачем? Вы можете снова появиться на вечерней игре. Не отступайте — это превосходная тактика.
— К сожалению, я должен явиться на свидание, о котором меня предупредили до отъезда.
— На свидание?
— И достаточно серьезное, судя по содержанию письма, которое мне принесли. Посмотрите…
— Почерк мужской, — заметила графиня и прочитала:
«Ваше высокопреосвященство! Некто желает поговорить с Вами о возвращении значительной суммы. Это лицо явится к вам вечером в Париже, дабы иметь честь получить у Вас аудиенцию».
— Полноте, ваше высокопреосвященство, не тревожьтесь. К тому же встретиться с людьми, которые обещают вернуть деньги, — риск невелик. Самое худшее, что может случиться, это то, что они не заплатят. Прощайте, ваше высокопреосвященство!
И они расстались. Кардинал вернулся в Париж в состоянии небесного блаженства.
Вернувшись в Париж, он принялся за дело: в один присест сжег целый ящик любовных записок, вызвал своего управляющего и приказал ему провести различные преобразования, велел секретарю наточить перья для писания памятной записки о политике Англии, которую он превосходно понимал, и, поработав час, уже начал вновь обретать самообладание, когда звонок, раздавшийся у него в кабинете, возвестил о прибытии важного посетителя.
Появился привратник.
— Кто там? — спросил прелат.
— Человек, который утром написал вашему высокопреосвященству.
— Но у этого человека есть имя! Узнайте его. Минуту спустя, привратник появился снова.
— Его сиятельство граф Калиостро, — доложил он. Принц вздрогнул.
— Пусть войдет!
Граф вошел, и дверь за ним затворилась.
— Великий Боже! — воскликнул кардинал. — Кого я вижу?
— Я совсем не изменился, ваше высокопреосвященство, — с улыбкой произнес Калиостро.
— Возможно ли?.. — пробормотал де Роан. — Живой Джузеппе Бальзаме, тот самый, о котором говорили, что он погиб при пожаре! Джузеппе Бальзамо…
— Да, ваше высокопреосвященство, живой граф Феникс [42] , живее, чем когда бы то ни было.
— А под каким же именем вы являетесь сейчас? — И почему вы не сохранили свое прежнее имя?
— Именно потому, ваше высокопреосвященство, что оно старое и что оно вызывает прежде всего у меня, а потом и у других, слишком много грустных или же тягостных воспоминаний. Я говорю только о вас, ваше высокопреосвященство. Скажите, разве вы не закрыли бы дверь перед Джузеппе Бальзамо?
— Я? О, нет, нет!
Ошеломленный кардинал до сих пор не предложил Калиостро сесть.
— Это от того, — продолжал тот, — что у вашего высокопреосвященства лучше память и больше честности, чем у всех прочих, взятых вместе.
— Когда-то вы оказали мне такую услугу…
— Я знаю; мы с вами оба уже не те… Полноте, ваше высокопреосвященство, я уже не мудрец, но зато я ученый. А вы уже не прекрасный молодой человек, но зато вы прекрасный принц. Помните ли вы, ваше высокопреосвященство, тот день, когда у меня в кабинете, обновленном в ту пору благодаря стенным коврам, я обещал вам любовь некоей женщины, а моя ясновидящая сказала, что это будет блондинка?
Кардинал побледнел, потом внезапно покраснел. И ужас, и радость возникали в зависимости от чередующихся сокращений и расширений сердца.
— Помню, — произнес он, — но смутно.