– Да. Однако я надеюсь, что у живых вы встречаете душу?
– Да, если вы согласитесь со мной, что душа – это движение или чувствительность. Да, разумеется, я встречаю душу, и она мне мешает, потому что убивает больше больных, чем мой скальпель.
Они подошли к Отель-Дье и поднялись на порог больницы для хронических больных.
Марат пошел вперед, не расставаясь со своей жуткой ношей. Бальзаме вошел вслед за ним в операционный зал, где собрались главный хирург и его ученики.
Санитары только что внесли молодого человека, сбитого на прошлой неделе тяжелой каретой, раздробившей ему ногу колесом. Первая проведенная в спешке операция на сведенной от боли ноге оказалась недостаточной. Болезнь стремительно развивалась, стала необходима неотложная ампутация.
Несчастный извивался от боли и следил с застывшим в глазах ужасом, способным разжалобить тигров, за бандой хищников, выжидавших той минуты, когда начнутся его мучения, его агония, может быть, только ради того, чтобы изучать чудесное явление, называемое жизнью, за которым скрывается другое, еще менее познаваемое явление, зовущееся смертью.
Казалось, он просил у каждого из хирургов, учеников, санитаров утешения, улыбки, ласкового слова, однако встречал только безразличие и холодность.
Остатки мужества и гордости повелевали ему молчать. Он приберегал последние силы для крика, который очень скоро должна была вырвать из его груди боль.
Однако, когда он почувствовал на плече тяжелую руку снисходительного сторожа, когда он увидал, как руки санитаров стискивают его подобно змеям Лаокоона, когда он услыхал голос хирурга, обратившегося к нему со словом: «Мужайтесь!», несчастный осмелился нарушить молчание и жалобно спросил:
– Мне будет очень больно?
– Да нет, успокойтесь! – ответил ему Марат с кривой усмешкой на устах, успокоившей больного, но показавшейся Бальзамо издевательской.
Марат увидел, что Бальзамо его раскусил; он подошел к нему и тихо сказал:
– Это страшная операция. Кость вся в трещинах и ужасно чувствительна. Он умрет не от болезни, а от боли: вот чего ему будет стоить его душа, этому живому!
– Зачем же вы его оперируете? Отчего не дать ему спокойно умереть?
– Потому что долг хирурга – сделать все возможное для спасения, даже когда выздоровление представляется ему невозможным.
– Так вы говорите, он будет мучиться?
– Его ждут ужасные мучения.
– Из-за того, что есть душа?
– Да, и она очень жалеет его тело.
– Тогда почему вы не оперируете душу? Спокойствие души было бы, несомненно, гарантией выздоровления тела.
– Это как раз то, что я сейчас сделал… – проговорил Марат в то время, как больного продолжали связывать.
– Вы приготовили его душу?
– Да.
– Каким образом?
– Как это принято, словами. Я воззвал к душе, к разуму, к чувственности, к тому, что заставляло греческого философа говорить: «Страдание! Ты не есть зло!» – теми словами, которые подходят к случаю. Я ему сказал: «Вам не будет больно». Теперь душе остается лишь не страдать, это уж ее дело. Вот средство, которое употребляется по сию пору. Что же касается души – все ложь! Какого черта эта душа будет делать в теле? Когда я не так давно отрезал вот эту голову, тело ничего мне не сказало. Однако операция была серьезная. Но что вы хотите? Движение прекратилось, чувствительность угасла, душа отлетела, как говорите вы, спириты. Вот почему голова, которую я отрезал, ничего не сказала. Вот почему тело, которого я лишал головы, мне не помешало. А вот тело, в котором еще живет душа, будет минуту спустя кр??чать истошным голосом. Хорошенько заткните уши, учитель! Ведь вы так чувствительны к этой связи душ и тел, а она сейчас разобьет вашу теорию! И это будет продолжаться вплоть до дня, когда ваша теория не догадается отделить тело от души.
– Вы полагаете, что такое разделение никогда не станет возможным?
– Попытайтесь это сделать, – предложил Марат, – вот прекрасный случай.
– Вы правы, да, случай действительно удобный, я попробую.
– Попробуете?
– Да.
– Каким образом?
– Я не хочу, чтобы этот молодой человек страдал, мне жаль его.
– Вы – прославленный вождь, – проговорил Марат, – но вы все-таки не Бог-отец, не Бог-сын и не сможете избавить этого парня от страданий.
– А если он не будет мучиться, то можно будет надеяться на выздоровление, как вы думаете?
– Выздоровление стало бы более вероятным, но с полной уверенностью утверждать это нельзя.
Бальзамо бросил на Марата торжествующий взгляд и, встав перед молодым больным, он встретился глазами с испуганным и встревоженным взглядом больного.
– Усните! – приказал он не столько губами, сколько взглядом, вложив в это слово всю силу своего желания.
В эту минуту главный хирург начал ощупывать больное бедро и показывать ученикам, как далеко зашла болезнь.
Молодой человек, приподнявшийся было на своем ложе и задрожавший в руках санитаров, подчинился приказанию Бальзамо: его голова повисла, глаза закрылись.
– Ему плохо, – сказал Марат.
– Нет.
– Разве вы не видите, что он потерял сознание?
– Нет, он спит.
– Как спит?
– Да, спит.
Все обернулись и посмотрели на странного доктора, которого они приняли за сумасшедшего.
Недоверчивая улыбка заиграла на губах Марата.
– Скажите, во время обморока люди имеют обыкновение разговаривать? – спросил Бальзамо.
– Нет.
– В таком случае спросите его о чем-нибудь, и он вам ответит.
– Молодой человек! – крикнул Марат.
– Незачем кричать так громко, – сказал Бальзамо, – говорите как обычно.
– Расскажите о том, что с вами.
– Мне приказали спать, и я сплю, – отвечал больной. Его голос был совершенно спокоен и не похож»а тот, который все слышали несколько минут назад, Присутствующие переглянулись.
– А теперь развяжите его, – попросил Бальзамо.
– Это невозможно, – возразил главный хирург. – Одно-единственное движение, и операция будет сорвана.
– Он не будет двигаться.
– Кто мне это может обещать?
– Я и он. Да спросите его сами!
– Можно вас развязать, друг мой?
– Можно.
– Вы обещаете не шевелиться?
– Обещаю, если вы мне это прикажете.
– Приказываю.
– Признаться, вы говорите так уверенно, что мне очень хочется попробовать.