Дрозд незаметно толкнул Свету ногой: «Пора заканчивать». И спросил:
– Марк Самуилович, вы забыли кое-что рассказать. После того инцидента на репетиции Рыбаков и Стрельникова перестали встречаться?
Якобсон наморщил лоб.
– Не помню… А, впрочем, да. Перестали. Рыбаков держался в стороне и как-то охладел к Анне. Но помани он ее – и все бы закрутилось заново.
Больше им не удалось ничего выжать из старика. Он сворачивал на рассуждения о своей роли в жизни театра, пересказывал исторические анекдоты и наконец понес совсем уже откровенную чушь.
Дрозд захлопнул блокнот и поднялся.
– Большое спасибо за ваш познавательный рассказ.
– Пожалуйста, пожалуйста, голубчики. – Марк Самуилович выложил всю подноготную давних врагов и теперь благодушествовал. – Когда выйдет ваша разоблачительная статья?
– Мы вам позвоним, – уклонился от ответа Дрозд. – Можно вопрос, не относящийся к делу? – И, не дожидаясь разрешения, спросил: – Зачем вы нас посадили на эти стулья? Чего вы добивались?
«Ну, сейчас Якобсона понесет, – ужаснулась Света. – Наверняка запоет о контакте между зрителем и актером, о дистанции… Напрасно Лешка это затеял».
Но вместо того, чтобы снизойти до объяснения, Марк Самуилович неожиданно смутился.
– Это ни в коем случае не с целью унизить вас, – забормотал он, отводя глаза. – Видите ли, у меня есть кресла, и даже стулья… То есть были. Но Эдмончик питает к ним слабость.
Эдмончик поднял голову и вновь жизнерадостно оскалился. Свете показалось, что в пасти у него, как у акулы, шесть рядов зубов.
– Он что, погрыз их? – догадалась она. И тут же вспомнила Тихона, с появлением которого одной диванной обивкой в ее доме стало меньше.
Якобсон кивнул.
– Все что ли? – не поверил Дрозд.
– Ну почему же все… Кое-что осталось. Вот, пожалуйста, посмотрите сами.
Он колыхнул щеками в сторону фортепиано. Света подошла ближе к бесформенной куче. Снизу из кучи торчало что-то, отдаленно напоминавшее резной подлокотник.
– Это что, кресло?
– Было, – уныло признал хозяин. – И не так давно.
Дрозд по-новому взглянул на пса. В его глазах мелькнуло уважение.
– А почему вы ему не запрещаете? – наивно удивилась Света.
Якобсон поджал губы.
– У вас есть животное?
– Есть.
– Вы ему что-то запрещаете?
– Ну, конечно!
– И что, оно слушается?
Света запнулась.
– Э-э-э… нет, – призналась она под насмешливым взглядом Дрозда.
– Вот и не задавайте тогда глупых вопросов, – отрезал Марк Самуилович.
Когда они выезжали из двора, по радио крутили песню Леры Белой «Синдром клопа». Запись была с концерта, и до них доносился дружный рев поклонников, подпевавших припеву: «Море! А на море суша! А на суше пальма! А на пальме клоп сидит и видит море! А на море суша! А на суше пальма! А на пальме клоп сидит и видит…»
Этот бесконечный стишок Светлана помнила с детства и меньше всего ожидала, что из него можно сделать ноту протеста офисного планктона.
– Включи погромче, а? – попросил Дрозд. – Там дальше речитатив, я его никак не разберу.
Света прибавила звук.
– Наслаждайся.
«А кого-то ждет свидание, купание в субботу! – затараторила Лера. – Но ты сидишь на своей пальме и строгаешь отчеты. Тебе пришлось ползти наверх, и это было непросто, но ты видел перспективы карьерного роста. Теперь оттуда видно море, берег, чайки, понтон и ты отныне важный клоп, а не какой-то планктон!»
– Можешь выключать, – разрешил Дрозд.
– Уверен? Там дальше будет про трансцендентальную тоску клопа и утрату смысла жизни. Клоп хочет искупаться в море, но не может, потому что для этого нужно лезть вниз.
– Да и черт с ним. В какое-то странное направление уходит твоя Лера. Это все довольно вторично.
– Экспериментирует, – оправдала Света певицу. – Ты слишком многого от нее требуешь. Какая конкуренция самая тяжелая, знаешь? Конкуренция с самим собой. Лере еще долго будут ставить в пример ее же собственные песни вроде «Двести двадцать вольт». Она пытается уйти от того, что делала три года назад, и тебе, как музыканту, это должно быть понятно.
– Мне понятно… – Дрозд задумался на несколько секунд. И когда Света уже была готова выслушать взвешенное мнение о тенденциях в музыкальном развитии певицы, решительно закончил: – Мне понятно, что я жрать хочу, как из пулемета. Поехали, перекусим, пока есть время.
Если Света хотела описать какое-то место в Москве, она говорила так: «Это на Садовом, неподалеку от дома с мозаикой, там еще справа сквер с голубыми елями».
Если Дрозд хотел описать какое-то место в Москве, он объяснял: «Это между «Сырной дыркой» и «Оладушками», если идти пять минут вглубь от бывшей столовки номер семь».
Он ориентировался в столице не хуже мыши в буфете, знающей, где можно достать кусочек пряника, печенье, а то и пастилу, а где стоит обойти рассыпанную отраву. Он держал в памяти невероятное количество кафе, ресторанчиков и простецких забегаловок, где можно было купить беляш «как из детства» или съесть, обжигаясь, тарелку горячих, вкусных до умопомрачения пельменей. Дрозд не был гурманом, а всем прочим блюдам предпочитал жареную картошку с лисичками в сметане. Но, бродя с ним по Москве, можно было не беспокоиться о том, где поесть и как после этого остаться здоровым.
На этот раз он привел Свету в маленькое кафе, выдержанное во французском стиле. Столики в зале стояли плотно друг к другу, а Света терпеть не могла есть в тесноте. Но Дрозд, не останавливаясь, проследовал дальше и вышел во второй зал, где в дальнем уголке, у окна, обнаружилось уединенное место. На подоконнике буйствовала красная герань, солнце теребило листья, а стеклянные солонка с перечницей отправляли друг другу солнечные зайчики.
Света с удовольствием опустилась в кресло.
– Чудное местечко. Почему этот столик не занят?
– Потому что здесь герань, – усмехнулся Дрозд.
Он раскрыл меню и углубился в изучение супов.
– Ну и что?
– Не всем посетителям нравится запах. Некоторые жалуются, что он отбивает аппетит.
– Почему же тогда ее не уберут?
Дрозд с сожалением оторвался от изучения холодных закусок.
– Невнимательное ты существо, Света. А еще фотограф. Как называется это заведение?
И снова углубился в меню, пока она пыталась вспомнить, как выглядела вывеска над окнами.
Сами окна вспоминались хорошо. Бело-синие полосатые маркизы над ними – тоже. А вот вывеска…