— И совершенно напрасно, государыня, — ответил король. — Я никогда еще не чувствовал себя так хорошо.
Эти слова сопровождались улыбкой, которая тотчас передалась всем устам.
— И какому благодетельному влиянию, сын мой, — спросила королева-мать, с трудом скрывая свое беспокойство, — вы приписываете улучшение вашего здоровья?
— Тому, что я много смеялся, государыня, — ответил король.
Все переглянулись с таким глубоким изумлением, словно король сказал какую-то нелепость.
— Много смеялись! Вы способны много смеяться, сын мой? — спросила Екатерина с обычным своим суровым видом. — Значит, вы счастливый человек!
— Так оно и есть, государыня.
— И какой же у вас нашелся повод для столь бурной веселости?
— Нужно вам сказать, матушка, что вчера вечером я ездил в Венсенский лес.
— Я это знаю.
— Итак, я поехал в Венсенский лес. На обратном пути дозорные обратили мое внимание на неприятельское войско, мушкеты которого блестели на дороге.
— Где же это?
— Против рыбного пруда монахов, возле дома милой нашей кузины.
— Возле дома госпожи де Монпансье! — воскликнула Луиза де Водемон.
— Совершенно верно, государыня, возле Бель-Эба; я храбро подошел к неприятелю вплотную, чтобы дать сражение, и увидел…
— Боже мой! Продолжайте, государь, — с непритворным испугом воскликнула молодая королева.
Екатерина выжидала в мучительной тревоге, но ни словом, ни жестом не выдавала своих чувств.
— Я увидел, — продолжал король, — множество благочестивых монахов, которые с воинственными возгласами отдавали мне честь своими мушкетами!
Кардинал де Жуаез рассмеялся; весь двор тотчас с превеликим усердием последовал его примеру.
— Смейтесь, смейтесь! — воскликнул король. — Во Франции десять тысяч монахов, из которых я в случае надобности сделаю десять тысяч мушкетеров; тогда я создам должность великого магистра мушкетеров-пострижников его христианнейшего величества и пожалую этим званием вас, кардинал.
— Я согласен, ваше величество; для меня всякая служба хороша, если только она угодна вашему величеству.
Во время беседы короля с кардиналом вельможные дамы, соблюдая этикет того времени, встали и одна за другой, поклонившись королю, вышли. Королева со своими фрейлинами последовала за ними.
В кабинете осталась только одна королева-мать; за необычной веселостью короля чувствовалась какая-то тайна, которую она решила разведать.
— Кстати, кардинал, — неожиданно сказал Генрих прелату, — что поделывает ваш братец дю Бушаж?
— Не знаю, ваше величество: я очень редко вижу его, — ответил кардинал.
Из глубины кабинета донесся тихий, печальный голос:
— Я здесь, ваше величество.
— А! Это он! — воскликнул Генрих. — Подите сюда, граф, подите сюда!
Молодой человек тотчас повиновался.
— Боже правый! — воскликнул король, в изумлении глядя на него. — Честное слово дворянина, это не человек, а призрак!
— Ваше величество, он много работает, — пролепетал кардинал, сам поражаясь той перемене, которая за одну неделю произошла в лице и осанке его брата.
Действительно, дю Бушаж был бледен, как восковая фигура, а его тело, едва обозначавшееся под шелком и вышивками, и впрямь казалось невещественным, призрачным.
— Подойдите поближе, молодой человек, — приказал король. — Благодарю вас, кардинал, за цитату из Плутарха; обещаю, что в подобных случаях всегда буду прибегать к вашей помощи.
Кардинал понял, что король хочет остаться наедине с его братом, и бесшумно удалился.
Теперь в кабинете не было никого, кроме королевы-матери, д'Эпернона, рассыпавшегося перед ней в любезностях, и дю Бушажа.
У двери стоял Луаньяк, полусолдат-полупридворный, всецело занятый исполнением своих обязанностей.
Король сел, знаком велел дю Бушажу приблизиться и спросил его:
— Граф, почему вы прячетесь за дамами? Неужели вы не знаете, что мне приятно видеть вас?
— Эти милостивые слова — великая честь для меня, государь, — сказал молодой человек, отвешивая поклон.
— Если так, почему же, граф, я с некоторых пор не вижу вас в Лувре?
— Если вы, ваше величество, — сказал Анри дю Бушаж, — не видите меня, то лишь потому, что не изволите хотя бы мельком бросить взгляд в уголок этого покоя, где я всегда нахожусь в положенный час, при вечернем выходе вашего величества. Я никогда не уклонялся от выполнения своих обязанностей — для меня это священный долг!
— Да, твой брат и ты, вы меня любите.
— Государь!
— И я вас тоже люблю. К слову сказать, бедняга Анн прислал мне письмо из Дьеппа. Он утверждает, что есть человек, который еще сильнее сожалел бы о Париже, чем он, и что, будь такой приказ дан тебе, ты умер бы или ослушался меня. Так ли это?
— Государь, ослушаться вас было бы для меня тягостнее смерти, но все же, — молвил молодой человек и, как бы желая скрыть смущение, опустил голову, — но все же я ослушался бы.
Скрестив руки, король внимательно взглянул на дю Бушажа и сказал:
— Вот оно что! Да ты, бедный мой граф, видно, слегка повредился в уме? Расскажи мне, что случилось. Хорошо?
Героическим усилием воли молодой человек заставил себя улыбнуться.
— Такому великому государю, как вы, ваше величество, не пристало выслушивать подобные признания.
— Что ты, что ты, Анри, — возразил король, — говори, рассказывай, этим ты развлечешь меня.
— Государь, — с достоинством ответил молодой человек, — вы ошибаетесь; должен сказать, в моей печали нет ничего, что могло бы развлечь благородное сердце.
— Полно, полно, не сердись, дю Бушаж, — сказал король, взяв его за руку, — я могу оказать тебе помощь, дитя мое. Ты будешь счастлив, или я перестану именоваться королем Франции.
— Счастлив? Я? Увы, государь, это невозможно, — ответил молодой человек с улыбкой, исполненной неизъяснимой горечи.
— Уверяю вас, дю Бушаж, — настойчиво продолжал король, — мое могущество и мое расположение к вам найдут средство против всего, кроме смерти.
— Ваше величество, — воскликнул молодой человек, бросаясь к ногам короля, — не смущайте меня изъявлениями доброты, на которые я не могу должным образом ответить! Моему горю нельзя помочь, ибо в нем единственная моя отрада.
— Дю Бушаж, вы безумец и, помяните мое слово, погубите себя своими несбыточными мечтаниями.