— Что вам угодно, сударь? — спросил всадник.
— Сударь, прошу вас о милости.
— Говорите, только поскорее, пожалуйста, видите, меня ждут.
— Мне надо попасть в город, сударь, мне это крайне необходимо, понимаете?.. А вы одни, вам нужен паж, который оказался бы под стать вашей внешности.
— Так что же?
— Услуга за услугу: проведите меня в город, и я буду нашим пажом.
— Благодарю вас, — сказал всадник, — но я не нуждаюсь в паже.
— Даже в таком, как я? — спросил юноша и так странно улыбнулся, что ледяная оболочка, в которую всадник пытался заключить свое сердце, начала таять.
— Я хотел сказать, что не могу держать слуг.
— Да, я знаю, вы небогаты, господин Эрнотон де Карменж, — молвил паж.
Всадник вздрогнул. Но, не обращая на это внимание, юноша продолжал:
— Поэтому о жалованье мы говорить не станем, наоборот, это вам заплатят в сто раз больше, если вы согласитесь исполнить мою просьбу. Позвольте же служить вам, хотя мне и самому случалось отдавать приказания.
И юноша пожал всаднику руку, что со стороны пажа было довольно бесцеремонно. Затем, обернувшись к уже известной нам группе всадников, он сказал:
— Я пройду, это главное… Вы, Мейнвиль, постарайтесь сделать то же самое любым способом.
— Пройти — еще не все, — ответил дворянин. — Нужно, чтобы он вас увидел.
— О, не беспокойтесь! Если я пройду через эти ворота, он меня увидит.
— Не забудьте условного знака.
— Два пальца, приложенные к губам, не так ли?
— Правильно, а теперь — да поможет вам бог!
— Ну как, господин паж, вы готовы? — спросил владелец вороного коня.
— К вашим услугам, хозяин, — ответил юноша.
И он легко вскочил на круп лошади позади своего спутника, который поспешил присоединиться к остальным избранникам, уже вынимавшим пропуска.
— Черти полосатые! — произнес Робер Брике, следивший за ними взглядом. — Да это целый караван гасконцев, разрази меня гром!
Проверка, предстоявшая шестерым избранникам, которые на наших глазах вышли из толпы и приблизились к воротам, оказалась несложной.
Им нужно было вынуть из кармана половину карточки и вручить ее офицеру, который сравнивал ее с другой половиной, и, если обе они подходили, права носителя карточки были доказаны.
Гасконец без шляпы был первым. С него и началась проверка.
— Ваше имя? — спросил офицер.
— Мое имя, господин офицер? Да оно написано на этой карточке.
— Неважно, скажите свое имя! — нетерпеливо повторил офицер. — Или вы не знаете, как вас зовут?
— Отлично знаю, черт побери! А если бы и забыл, вы могли бы мне напомнить, ведь мы с вами земляки и даже родичи.
— Имя ваше, тысяча чертей!.. Неужели вы воображаете, что у меня есть время разглядывать людей?
— Ладно. Зовут меня Пардикка де Пенкорнэ.
— Пардикка де Пенкорнэ? — переспросил господин де Луаньяк, которого мы станем называть отныне именем, данным ему гасконцем.
Бросив взгляд на карточку, он прочел:
— «Пардикка де Пенкорнэ, 26 октября 1585 года, ровно в полдень».
— Сент-Антуанские ворота, — добавил гасконец, тыча сухим черным пальцем в карточку.
— Отлично. В порядке. Проходите, — сказал господин де Луаньяк. — Теперь вы, — обратился он ко второму.
Подошел человек в кирасе.
— Ваша карточка? — спросил Луаньяк.
— Как, господин де Луаньяк, — воскликнул тот, — неужто вы не узнаете сына одного из ваших друзей детства? Я так часто играл у вас на коленях!
— Нет.
— Пертинакс де Монкрабо, — продолжал с удивлением молодой человек. — Вы меня не узнали?
— На службе я никого не узнаю, сударь. Вашу карточку!
Молодой человек в кирасе протянул ему карточку.
— «Пертинакс де Монкрабо, 26 октября, ровно в полдень, Сент-Антуанские ворота». Проходите.
Молодой человек, несколько ошалевший от подобного приема, присоединился к Пардикке, который дожидался у самых ворот.
Подошел третий гасконец, тот самый, с которым была жена и дети.
— Ваша карточка? — спросил Луаньяк.
Послушная рука гасконца тотчас же погрузилась в кожаную сумку, висевшую у него на правом боку.
Но тщетно: обремененный младенцем, он не мог найти требуемой бумаги.
— Что вы, черт побери, возитесь с этим ребенком, сударь? Вы же видите, он вам мешает.
— Это мой сын, господин де Луаньяк.
— Ну так опустите сына на землю.
Гасконец повиновался. Младенец заревел.
— Вы что, женаты? — спросил Луаньяк.
— Так точно, господин офицер.
— В двадцать лет?
— У нас рано женятся, вы же знаете, господин де Луаньяк, вы сами женились восемнадцати лет.
— Ну вот, — заметил Луаньяк, — и этот меня знает.
Тем временем приблизилась женщина с двумя ребятами, уцепившимися за ее юбку.
— А почему бы ему и не быть женатым? — спросила она, выпрямляясь и отбрасывая с загорелого лба черные волосы, слипшиеся от дорожной пыли. — Разве в Париже прошла мода жениться? Да, сударь, он женат, и вот еще двое детей, зовущих его отцом.
— Да, но это дети моей жены, господин де Луаньяк, как и тот высокий парень, что держится позади нас… Подойди, Милитор, и поздоровайся с нашим земляком, господином де Луаньяком.
Подошел, заткнув руки за пояс, юноша лет шестнадцати — восемнадцати, сильный, ловкий, своими круглыми глазами и крючковатым носом напоминавший сокола.
На нем была шерстяная вязаная накидка, замшевые штаны облегали мускулистые ноги. Рот, наглый и чувственный, оттеняли нарождавшиеся усики.
— Это мой пасынок Милитор, господин де Луаньяк, старший сын моей жены, она по первому мужу Шавантрад и в родстве с Луаньяками; Милитор де Шавантрад к вашим услугам… Да поздоровайся же, Милитор! — И тут же он нагнулся к младенцу, который с ревом катался по земле. — Замолчи, Сципион, замолчи, малыш, — приговаривал он, продолжая искать карточку по всем карманам.
Тем временем Милитор, вняв увещаниям отчима, слегка поклонился, не вынимая рук из-за пояса.