— Что за околесицу вы несете?
— Я «говорю правду, монсеньер. Все меры приняты к тому, чтобы носилки остановились, поравнявшись с монастырем.
— А кто принял эти меры?
— Увы!
— Да говорите же, черт побери!
— Я, монсеньер.
Д'Эпернон отскочил назад.
— Вы? — сказал он.
Пулен вздохнул.
— Вы участвуете в заговоре, и вы же доносите? — продолжал д'Эпернон.
— Монсеньер, — сказал Пулен, — честный слуга короля должен на все идти ради него.
— Что верно, то верно; но вы рискуете попасть на виселицу.
— Я предпочитаю смерть унижению или гибели короля — вот почему я пришел к вам.
— Чувства эти весьма благородные, но возымели вы их, видимо, неспроста.
— Я подумал, монсеньер, что вы друг короля, что вы меня не выдадите и обратите ко всеобщему благу сделанные мною разоблачения.
Герцог долго всматривался в Пулена, внимательно изучая его бледное лицо.
— За этим что-то кроется… — сказал он. — Как ни решительна герцогиня, она не осмелилась бы одна пойти на такое дело.
— Она ожидает брата, — ответил Никола Пулен.
— Генриха! — вскричал д'Эпернон в ужасе, словно он узнал о приближении льва.
— Нет, не Генриха, монсеньер, — только герцога Майенского.
— А!.. — с облегчением вздохнул д'Эпернон. — Но не важно: надо расстроить эти прекрасные замыслы.
— Разумеется, монсеньер, — согласился Пулен, — поэтому я и поторопился.
— Если вы сказали правду, сударь, то будете вознаграждены.
— Зачем мне лгать, монсеньер? Какой в этом толк? Ведь я ем хлеб его величества. Разве я не обязан ему верной службой?.. Предупреждаю: если вы мне не поверите, я дойду до самого короля, я готов умереть, чтобы доказать свою правоту.
— Нет, тысяча чертей, к королю вы не пойдете, слышите, метр Никола? Вы будете иметь дело только со мной.
— Хорошо, монсеньер. Я так сказал только потому, что вы как будто колеблетесь.
— Нет, я не колеблюсь. Для начала я должен вам тысячу экю.
— У меня семья, монсеньер.
— Ну так что ж, я и предлагаю вам тысячу экю!
— Если бы в Лотарингии узнали о том, что я сделал, каждое мое слово стоило бы мне пинты крови.
— К черту ваши объяснения! Итак, тысяча экю ваша.
— Благодарю вас, монсеньер.
Видя, что герцог подошел к сундуку и запустил в него руку, Пулен встал позади него.
Но герцог удовольствовался тем, что вынул из сундука книжечку, в которую записал крупными корявыми буквами: «Три тысячи ливров господину Никола Пулену», так что нельзя было понять, отдал он эти три тысячи ливров или остался должен.
— Считайте, что они у вас в кармане, — сказал он.
Пулен, который протянул было руку и выставил ногу, убрал и то и другое, что было похоже на поклон.
— Значит, договорились? — спросил герцог.
— О чем, монсеньер?
— Вы будете и впредь осведомлять меня.
Пулен колебался: ему навязывали ремесло шпиона.
— Неужели от вашей благородной преданности ничего не осталось?
— Напротив, монсеньер.
— Значит, я могу на вас рассчитывать?
Пулен сделал над собой усилие.
— Да, можете рассчитывать, — сказал он.
— И все будет известно мне одному?
— Так точно, вам одному, монсеньер.
— Ступайте, друг мой, ступайте… Ну, держись теперь, Майен!
С этими словами он поднял портьеру и выпустил Пуле-на. Затем поспешил к королю.
Король, устав от игры с собачками, играл теперь в бильбоке.
Д'Эпернон напустил на себя озабоченный вид, но король, поглощенный своим важным занятием, не обратил на это ни малейшего внимания.
В конце концов, удивленный упорным молчанием герцога, он поднял голову и окинул его быстрым взглядом.
— Что с тобой опять приключилось, ла Валет? — спросил он. — Умер ты, что ли?
— Дал бы бог мне умереть, государь, — ответил д'Эпернон, — я бы не видел того, что приходится видеть.
— Что? Мое бильбоке?
— Ваше величество, когда королю грозят величайшие опасности, подданный вправе тревожиться.
— Опять опасности! Черт бы тебя побрал, герцог!
И при этих словах король удивительно ловко подхватил шар из слоновой кости острием своего бильбоке.
— Вас окружают злейшие ваши враги, государь.
— Кто же, например?
— Герцогиня де Монпансье.
— Да, правда. Вчера она присутствовала на казни Сальседа.
— Вы знаете об этом?
— Как видишь.
— А о приезде господина Майена тоже знаете?
— Со вчерашнего вечера.
— Значит, это уже не секрет… — протянул неприятно пораженный герцог.
— Разве от короля можно что-нибудь утаить, дорогой мой? — небрежно проронил Генрих.
— Но кто мог вам сообщить?
— Разве тебе не известно, что у нас, помазанников божиих, бывают откровения свыше?
— Или полиция.
— Это одно и то же.
— У вашего величества имеется своя полиция, и вы ничего мне об этом не сказали! — продолжал уязвленный д'Эпернон.
— Кто же, черт побери, обо мне позаботится, кроме меня самого?
— Вы меня обижаете, государь.
— У тебя есть рвение, дорогой мой ла Валет, — это большое достоинство, но ты медлителен, а это крупный недостаток. Вчера твоя новость была бы вполне уместной, но сегодня…
— Что же сегодня, государь?
— Она малость запоздала, признайся.
— Напротив, для нее, видимо, еще слишком рано, раз вам не угодно меня выслушать, — сказал д'Эпернон.
— Мне? Да я уже битый час тебя слушаю.
— Как? Вам угрожают, вам готовят западню, а вы не беспокоитесь?
— А зачем? Ведь ты организовал мне охрану и еще вчера уверял, что обеспечил мое бессмертие. Ты хмуришься? Почему? Разве твои Сорок пять возвратились в Гасконь или же они больше ничего не стоят? Может быть, эти господа что мулы: испытываешь мула — у него жар пышет из ноздрей, купишь — он еле-еле плетется?