— Так! — молвил король. — А потом?
— Ваш посланец, у которого, мнится мне, имеются особые причины ненавидеть герцога Майенского…
Король улыбнулся.
— Ваш посланец, государь, хотел прикончить врага, но я подумал, что в моем присутствии эта месть будет походить на политическое убийство, и…
Эрнотон колебался.
— Продолжайте, — сказал король.
— И я спас жизнь герцога Майенского, как я спас жизнь вашего посланца.
Д'Эпернон пожал плечами. Луаньяк закусил свой длинный ус, король оставался бесстрастным.
— Продолжайте, — молвил он.
— Герцог Майенский, у которого остался только один солдат — пятеро других были убиты — не пожелал с ним расстаться и, не зная, что я верный слуга вашего величества, поручил мне отвезти письмо своей сестре. Вот это письмо; я вручаю его вашему величеству, дабы вы могли располагать им, как располагаете мной. Честь мне дорога, государь, но теперь порукой мне королевская воля, и я отказываюсь от своей чести — она в хороших руках.
Эрнотон, по-прежнему на коленях, протянул дощечки королю.
Король мягко отстранил его руку.
— Что вы такое говорили, д'Эпернон? Господин де Карменж честный человек и верный слуга.
— Я, государь? — сказал д'Эпернон.
— Да, разве я не слышал, спускаясь по лестнице, слова «тюрьма»? Черт возьми! Напротив, когда встречается такой человек, как господин де Карменж, нужно говорить, как у древних римлян, о венках и наградах. Письмо принадлежит либо тому, кто его передает, либо тому, кому оно адресовано.
Д'Эпернон, ворча, поклонился.
— Вы отнесете письмо, господин де Карменж.
— Но, государь, подумайте о том, что там может быть написано, — сказал д'Эпернон. — Не надо излишней щепетильности, когда дело идет о жизни вашего величества.
— Вы отвезете письмо, господин де Карменж… — повторил король, не отвечая своему фавориту.
— Благодарю, государь, — ответил Карменж.
— Но по какому адресу? Во дворец Гизов, во дворец Сен-Дени или в Бель…
Взгляд д'Эпернона остановил короля.
— Я отвезу письмо во дворец Гизов и узнаю там, где найти герцогиню де Монпансье.
— А когда вы ее найдете?
— Я отдам ей письмо.
Король пристально посмотрел на молодого человека.
— Скажите, господин де Карменж, обещали вы что-нибудь еще господину де Майену?
— Нет, государь.
— Ну, например, — настаивал король, — хранить в тайне местопребывание герцогини?
— Нет, государь, я не обещал ничего подобного.
— Тогда я ставлю вам одно условие, сударь.
— Я раб вашего величества.
— Вы отдадите письмо герцогине Монпансье и тотчас же приедете ко мне в Венсен, где я буду сегодня вечером.
— Слушаюсь, государь.
— И там вы мне дадите отчет в том, где вы нашли герцогиню.
— Ваше величество может на меня рассчитывать.
— Какая неосторожность, государь! — сказал герцог д'Эпернон.
— Вы не разбираетесь в людях, герцог. Он честен в отношении Майена — будет честен и в отношении меня.
— Не только честен, но и бесконечно предан, государь! — воскликнул Эрнотон.
— Итак, теперь, когда все кончено, господа, едем! — сказал Генрих.
Д'Эпернон поклонился.
— Вы едете со мной, герцог?
— Я буду сопровождать ваше величество верхом — мне кажется, таков был приказ.
— Да, кто будет с другой стороны?
— Преданный слуга вашего величества, — сказал д'Эпернон, — господин де Сент-Малин.
И он посмотрел, какое впечатление его слова произвели на Эрнотона.
Но тот остался невозмутимым.
— Луаньяк, — добавил д'Эпернон, — позовите господина де Сент-Малина.
— Господин де Карменж, — сказал король, понявший умысел д'Эпернона, — как только выполните поручение, вы приедете в Венсен.
— Да, государь.
И Эрнотон, несмотря на свое философское отношение к жизни, уехал довольный тем, что не увидит триумфа Сент-Малина.
Король бросил взгляд на лошадей и, увидев, какие они горячие, не пожелал ехать в карете один и знаком пригласил сесть рядом с ним герцога.
Луаньяк и Сент-Малин заняли места по бокам кареты, форейтор — впереди.
Герцог поместился один на переднем сиденье, а король со своими собаками уселся на подушках в глубине громоздкого экипажа.
Любимый пес Генриха III, тот самый, которого мы видели у него на руках в ложе Ратуши, сладко дремал на особой подушке. Справа от короля находился стол, вделанный в пол кареты; на столе лежали раскрашенные картинки, которые его величество вырезал необыкновенно ловко, несмотря на тряску.
То были главным образом картинки религиозного содержания, но, по обычаю того времени, к образам христианской мифологии примешивалось немало языческого.
Методичный во всем, Генрих распределил рисунки по темам и занялся «Житием Марии-Магдалины».
Грешница была изображена молодой, красивой, окруженной поклонниками; роскошные бани, пиршества, всевозможные удовольствия нашли отражение в этой серии рисунков.
Художник возымел остроумную мысль прикрыть капризы своей фантазии церковным авторитетом. Вот почему подпись под каждым рисунком была посвящена одному из смертных грехов:
«Магдалина предается греху гнева»;
«Магдалина предается греху чревоугодия»;
«Магдалина предается греху гордыни».
И так далее, вплоть до седьмого, и последнего, смертного греха.
Картинка, которую король вырезал, проезжая через Сент-Антуанские ворота, изображала грешницу, впадающую в гнев.
Мария-Магдалина полулежала на подушках, закрытая, как плащом, своими роскошными золотыми волосами, которыми она оботрет впоследствии ноги Христа. Прекрасная грешница только что велела бросить раба, разбившего драгоценную вазу, в садок с муренами, которые высовывали из воды змеевидные головы, в то время как служанку бичевали по приказу Магдалины, ибо, причесывая свою госпожу, она нечаянно вырвала у нее несколько золотых волосков.