— Очень вкусно, — заверила она его.
— Спасибо. Конечно, из свежих продуктов получается еще вкуснее.
— Куда уж свежее.
— Ассистент у повара был великолепный. — Марк поаплодировал.
— Просто мы оба умираем от голода.
— Что правда, то правда. Может быть, великие повара своей славой обязаны умирающим от голода едокам.
— Гм-м, не исключено, — вытирая пальцы салфеткой, она сверлила его взглядом. — Чудеса: я ем болотных ворованных раков в компании полицейского.
Он широко улыбнулся:
— Вряд ли мне придет в голову арестовать самого себя. А кроме того, они вовсе не ворованные.
— Но мы едва ли сможем вернуть их.
Он поднял бокал и, проглотив еду, сказал с лучезарной улыбкой:
— Я ведь из этих мест. У меня здесь семья. Я же говорил тебе, я — «собачий енот».
— Что за слова!
— Если кто-то говорит так о себе самом, в этом нет ничего оскорбительного.
— Мне нравятся каджуны.
Все так же широко улыбаясь, он протянул руку и пальцами стал гладить ее по запястью.
— Иначе и быть не могло.
— Что ты имеешь в виду?
— Ничего плохого. Просто в твоей душе нет места каким бы то ни было предрассудкам. — Глотнув еще вина, он вздохнул. — Новый Орлеан — потрясающее место. Кого здесь только нет. Но исторически креольские аристократы смотрели на каджунов свысока, потому что те были беженцами-акадами из Новой Шотландии. Ребенком я жил здесь постоянно. Отец занимался ловлей раков. Его покупатели называли нас, детей каджунов, «болотными гнидами». Вот так-то.
— Но вы им отомстили.
— В самом деле?
Она кивнула:
— Я имею в виду каджунскую кухню. Нет сомнений, что каджунская кухня сегодня — самая популярная в стране.
Он засмеялся.
— Ты ведь не мечтаешь о настоящей мести? — спросила она.
— Нет, конечно. Мне нравится быть тем, кто я есть.
— Мне ты тоже нравишься таким, какой ты есть. — Она покраснела, положила в рот кусочек рачьего мяса и замахала рукой, словно пытаясь остудить жар во рту. — Батюшки, это действительно вкусно, но очень остро.
Он протянул ей свой бокал. Она отпила из него, потом уставилась на свой.
— Хорошая каджунская кухня и должна быть острой, — объяснил Марк.
Энн вымученно улыбнулась ему. Она едва дух перевела от этой острой еды. Волосы у нее были по-прежнему всклокочены, на хрупком личике зеленели огромные глаза. Она не походила на девочку, в сущности он так и не определил до сих пор ее возраста. Но в ней была прелесть зрелой и умной женщины, научившейся жить с внутренним ладом в душе. Улыбка ее была спокойной и мечтательной. Она покорила его сердце и его тело. Он мог бы влюбиться в нее, но для этого нужно было избавиться от чрезмерного вожделения. Ситуация была чертовски подходящей. Редко мужчине удается оказаться вместе с предметом своего вожделения в уединенном домике, отрезанном от мира, так что в течение многих часов никто не сможет их найти.
— Хорошая каджунская кухня должна быть острой, — повторила она. — А хорошие каджунские мужчины?
Он сделал большой глоток вина. Черт, такое трудно представить даже в самых невероятных фантазиях. Она все еще была в его халате, а он — в рубашке.
— Это… приглашение? — хриплым голосом спросил он. — То есть ты меня приглашаешь?..
— Похоже, что да.
Он вскочил так резко, что стул, на котором он сидел, отлетел к стене, и протянул ей руку. Она колебалась лишь мгновение.
— Если ты не хочешь больше раков…
— Нет, я… я сыта…
Она взяла его руку.
Они снова занимались любовью.
Потом спали.
И снова занимались любовью. В этот третий раз она не просто пригласила его, она вела себя как агрессор.
О Господи! Что она творила!
Ее волосы, оплетавшие его голую грудь. Ее язык, словно змейка, проникавший в его жаждущий рот, скользящий по его груди, животу, дразнящий, обжигающий его мужскую плоть… Наконец это становилось невыносимым, будило в нем животное мужское начало, он хватал ее, терзал, проникал в нее, выпивал ее до дна. Он брал ее всю, целиком, они сливались в едином огненном ритме, пока не наступал взрыв, пока они оба не проваливались в бездну, утоляя на время жажду друг друга.
Потом они лежали изнемогшие, в полудреме. Он гладил ее по волосам, но возбуждение снова зарождалось в глубине его существа. Он хотел заснуть рядом с ней, но было жалко, лежа с ней в постели, терять время на сон.
— Ты восхитительна, — тихо сказал он.
Улегшись на его груди, она смотрела ему прямо в глаза.
— Я действительно… ничего?
Он расплылся в улыбке.
— Ничего? Ты красавица. — Он взял ее лицо в ладони. — У тебя совершенные линии. Я не художник, но даже я это понимаю.
Она приняла комплимент с благодарностью, однако заметила:
— Но линии меняются, знаешь ли.
— То есть?
— Моя кожа уже не натянута так, как это было двадцать лет назад.
Он рассмеялся и поднял голову, оглядывая ее:
— Перемены тоже неплохи, они приносят то, что западает в душу.
— Гм-м, — она сухо рассмеялась, — однако и грудь тоже «западает», точнее, опадает и обвисает.
Он затряс головой и снова рассмеялся:
— Лично мне твоя грудь нравится такой, какая она теперь. Прелестные бугорки. Даже мой напарник признал это.
— Неужели?
Марк кивнул, лаская один из этих самых «бугорков».
— Он отметил также достоинства твоего задка.
— Это очень профессионально.
Марк пожал плечами:
— В конце концов он же только комментировал. Это было художественное впечатление. Должен признать, что я как раз был слеп, мне ты поначалу показалась слишком маленькой.
— Я по-прежнему маленькая.
— Ерунда, известно, что драгоценные вещи умещаются в маленькой упаковке.
— Ты действительно так думаешь?
— Да, — он посмотрел на нее еще внимательнее, тронутый ее неуверенностью в себе. — Сколько вам лет, Энн Марсел?
— Сорок пять.
— О!
— Это имеет значение?
Он тряхнул головой:
— Мне совершенно безразличен твой возраст. То есть неправда, я бы не хотел, чтобы ты была моложе.
— Какое облегчение.
— Я и сам не цыпленок.
— Не знаю, не знаю. Ты чертовски задиристый петушок.