— Вы упоминаете брата, когда вам это удобно.

— Я всегда помню брата.

— Но считаете возможным грубо обходиться с его гостями.

— Я редко бываю груб.

— Приятно, что вы делаете для меня исключение.

— Мисс Уоррен, признаться, вам следовало бы радоваться, что первый индеец, которого вы встретили, был только груб с вами.

— Если это ваша комната, полагаю, вам лучше вернуться туда.

— Но это вы помешали моему уединению.

Она молча посмотрела на него в упор. Ветерок чуть трепал ее волосы. Ее глаза были спокойными, глубокими и лучистыми, кожа совершенной, как мрамор. Под ночной сорочкой вздымалась грудь…

Охваченный непреодолимым желанием с той минуты, когда впервые увидел эту девушку, Джеймс не устоял перед искушением и коснулся пальцами ее щеки. Рука его легла на плечо Тилы. Он притянул ее к себе и склонил голову, мечтая ощутить вкус ее губ.

Рот девушки благоухал мятой, источал тепло и чувственность. Прижавшись к ее губам, он языком раскрыл их, чувствуя, как его возбужденная плоть рвется наружу. Язык Джеймса проникал все глубже и глубже, пальцы погрузились в ее волосы. Удерживая девушку левой рукой, правой он начал ласкать ее грудь, потирая сосок.

Тила напряглась, упершись ладонями в его плечи. Ее сдавленный стон был заглушен поцелуем.

Джеймс задрожал от страстного желания.

Господи, да что же это с ним? Он вдруг словно окаменел, не обращая внимания на муку, терзавшую его. Нельзя делать этого! Нельзя!

Джеймс решительно отстранил от себя трепетавшую Тилу, и она в оцепенении посмотрела на него. Отчего она трепещет? Оттого, что он коснулся ее, или оттого, что отпустил?

— Идите к себе, — властно бросил Джеймс. Она направилась к двери, слепо повинуясь ему, но внезапно обернулась и снова приблизилась к Джеймсу. В ее глазах полыхало зеленое пламя.

— Сэр, белый вы, краснокожий или в пурпурную крапинку, но ведете себя крайне дерзко. У вас повадки обезьяны и наглость дикого кабана. — С этими словами Тила влепила ему пощечину.

Джеймс, оторопев, инстинктивно схватил ее за руку и прижал к себе. Он смотрел в ее глаза — неистовые, бесстрашные, без тени раскаяния.

Его хватка, вероятно, причинила ей боль, но девушка даже не поморщилась, не попыталась сопротивляться. Она лишь с яростью смотрела на него и ждала, когда он отпустит ее.

— На этот раз, — предупредил Джеймс, — это сойдет вам с рук. Но помните: между нами война. Ударьте краснокожего, и он ударит в ответ.

Взгляд Тилы выразил негодование, но она промолчала.

— Идите к себе, — бросил Джеймс, отпуская ее. Она потерла запястья, не отрывая глаз от Джеймса, и, резко повернувшись, направилась к открытым дверям своей комнаты.

Однако в дверях высоко подняла голову и снова обернулась.

— На этот раз я сделаю то, о чем вы столь учтиво просите. Но между нами действительно война. И эта часть балкона возле моей комнаты — свободная территория, ничейная земля. Пока я живу в этом доме, вы не смеете запрещать мне бывать здесь, сэр.

Последние слова она произнесла горячим шепотом, потом вновь стремительно повернулась и исчезла в своей комнате, захлопнув за собой дверь.

Джеймс вернулся к себе.

Он провел долгую бессонную ночь, испытывая, казалось, все муки ада.

Глава 5

Сон начинался очень приятно.

Они находились в самой глубине когда-то прекрасных земель. Населявшие их прежде индейцы, коренные жители, почти вымерли, когда племя крик впервые увидело пустующие земли и пришло на юг заявить о своем праве на них. В этих богатых местах в изобилии водились олени и выдры, птица и рыба. Плодородная земля давала обильные урожаи кукурузы и других злаков. Вокруг простирались огромные территории, где можно было поохотиться, порезвиться… влюбиться.

Конечно, они принадлежали к разным кланам, а мужчине полагалось брать жену из своего клана. Но он знал ее много лет и любил еще с тех пор, когда они были детьми. Он достиг совершеннолетия, семья отца дала ему образование, а родня матери научила жить на этой земле. Выпив черный напиток, он сменил мальчишеское имя на имя мужчины. На празднике Пляска зеленой кукурузы [2] он официально назовет ее своей женой. Хотя прелюбодеяние каралось жестоко — иногда за это отрезали уши и нос, — секс до брака не считался порочным. Им настало время быть вместе. Они влюбились друг в друга.

Сквозь ветви деревьев пробивалось солнце. На открытых местах было жарко, но в тени прохладно. Они въехали в лес, спешились, напились из ручья и начали собирать ягоды. Он почти задремал, лежа под деревом, когда услышал смех девушки и поймал на себе ее взгляд. Когда она, снова засмеявшись, побежала к реке, он шутливо сказал, что ее ждет расплата за этот смех.

Девушка бежала стремительно, но он еще быстрее. Он настиг ее на середине реки, и даже сейчас, во сне, помнил предшествовавшее этому мгновение. Смеясь, она повернулась к нему. При этом ее волосы, темные как вороново крыло, совершенно прямые, ниспадающие густым водопадом до бедер, взметнулись, словно черная шаль. Прерывисто дыша, она продолжала смеяться. У нее не было никаких шансов, и девушка знала это. Она и не хотела ускользнуть от него.

Он коснулся ее, и они вместе погрузились в прохладную пенящуюся воду. Потом он поднялся, а девушка встала на колени, глядя на него. Он потянулся к ней и заключил в объятия. В тот день она была во всем белом. Он и сейчас помнил, как снял с нее платье и бросил в воду.

Они любили друг друга в воде, и солнце то освещало их, то скрывалось в облаках. Потом они лежали под низкими ветвями сосны и строили планы, как и любая молодая влюбленная пара, у которой вся жизнь впереди.

Они снова смеялись, когда пошли вниз по течению, чтобы найти ее белое платье из оленьей кожи.

Он заметался во сне. Девушка опять убегала. Он пытался поймать ее, но не мог догнать. Когда она обернулась, ее смех смолк…

Она исчезла. Стоя в темноте, он увидел спину мужчины. Белого мужчины, стоящего на коленях; плечи его содрогались от рыданий.

Это был его брат, и Джеймс забрал у него свою жену.

Она лежала в гробу, который он и Джаррет сделали из толстого ствола кипариса, как и маленький гробик для Сары. Такой маленький! Детский гробик.

Джеймс одел Наоми в платье из белой оленьей кожи. Она сохранила его с тех пор, как они стали мужем и женой. Наоми была прекрасна, прекрасна даже на смертном одре. Никаких следов лихорадки не осталось. Платье отливало необыкновенной белизной на фоне гладкой бронзовой кожи и черных как смоль волос.

Внезапно ему почудилось, будто он стоит в темноте. Гроб был далеко. Джеймс оставил его в погребальной пещере, затененной деревьями. Рядом были все вещи Наоми: горшки и сковороды, одежда, бусы и ожерелья. Он видел пещеру, но чувствовал: что-то не так. Джеймс заглянул в гроб…