Уоррен, по мнению Джеймса, относился к последним, и его давно следовало убить.
С тех пор как началась война, Джеймс не раз воевал против белых, таких же как его отец. У Джеймса не было выбора. Когда стреляли в его семью и друзей, он отвечал тем же. Но Джеймс никогда не участвовал в набегах на земли белых, не сжигал их плантации, никогда не убил ни женщины, ни ребенка. Если это ему удавалось, он выступал посредником. Временами, ради блага своего народа, пытался образумить людей, собиравшихся подчиниться приказам белых и отправиться на запад. Джеймс сражался за тех, кто решил остаться. Порой он занимал выжидательную позицию и очень рисковал, но сохранил свой авторитет среди семинолов и остался близок с теми белыми, которые всегда были его друзьями. Джеймс ненавидел посредничество, но изо всех сил пытался избежать стычек. Ведь с тех пор, как умерли Наоми и его ребенок, Джеймса душила такая ярость, что он боялся разорвать в клочья все попавшееся под руку: имущество белого человека, самого белого человека…
Наоми и ребенка не уничтожили, не застрелили и не пронзили штыком, как женщин, детей и стариков в деревне, где совсем недавно бесчинствовал Уоррен. Они умерли от болезни.
Господи, Джеймс слишком хорошо все помнил, так отчетливо, что задыхался от этих воспоминаний и невыносимой боли. Они заболели лихорадкой, потому что все время бежали. Бежали все глубже и глубже в болота, ибо их преследовали солдаты. Солдаты, убивавшие всех индейцев, кто попадал им в руки, — молодых и старых, мужчин и женщин, девушек и малышей. Джеймса не было, когда они заболели. Он в это время поехал в район форта Брук и вел переговоры от имени друзей, которые, обессилев, признали поражение и согласились отправиться на иссушенные, бесплодные земли далекого запада, где, по утверждениям белых, индейцы обретут свободу. Друзья предупредили Джеймса, что его жена очень больна. И тогда он бросился бежать — стремительно и безостановочно, движимый отчаянием.
Но Джеймс опоздал. Он было обрадовался, увидев, что его брат, узнав об этом, тоже пришел, но и Джаррет пришел слишком поздно. Он стоял на коленях склонив голову.
До чего же отчетливо помнил Джеймс последние несколько шагов!
Приблизившись к Джаррету, он увидел на его коленях тело Наоми. Слеза брата упала на ее золотистую кожу. «Мне жаль, Господи, как мне жаль, я тоже любил ее…»
Джеймс рухнул на колени. И вот уже он сам держал тело жены, сотрясаясь от безмолвных рыданий.
Потом он узнал, что потерял и ребенка. Джеймс хотел умереть. Он скорбел так, что забыл о воде и пище, скорбел день и ночь, и все это время брат был рядом с ним.
Нет, Джеймс никогда бы не смог ненавидеть брата. Но с тех самых пор в душе его бушевали неистовая, бешеная ярость и жажда мести.
От отца он узнал все обычаи белых, близко познакомился с их миром. Джеймс понимал, что они сильны и поэтому в отчаянной борьбе с ними ему едва ли удастся победить. Но и белые не» могли преодолеть болота, а значит, и покорить индейцев. Пока, кажется, еще никто не догадался об этом.
— Сколько их убили во время рейда Уоррена? — спросила Тара, возвращая Джеймса к настоящему.
— Почти сотню. Мерзавец распространил слух, будто индейцы, которые решат в течение месяца уйти на запад, получат одежду и продукты. Он обещал заплатить золотом. Как много женщин, уставших бежать и смотреть на своих голодных детей, были готовы поверить ему! Я бы остановил их, если бы добрался вовремя. Но я был у Миканопи, возле Сент-Августина. Они пришли, собираясь сдаться, и Уоррен напал на них ночью. Когда же этим возмутились даже жители Флориды, наиболее беспощадные к индейцам, он заявил, что принял их стоянку за лагерь воинов, намеревавшихся напасть на фермы белых.
Джеймс решил утаить от Тары все остальное. В пересказе это звучало бы еще ужаснее.
Белые солдаты уничтожили тела, но слухи все равно расползлись. Многим младенцам попросту разбили головы — зачем тратить пули? Женщин распарывали ножами от горла до паха; стариков мучили и терзали, а потом убивали.
Джеймс криво усмехнулся:
— Вот тебе и перемирие в марте.
— Джеймс, мне так жаль! — воскликнула Тара. — Умоляю тебя, помни, что не все белые…
— ..такие, как Уоррен, — продолжил он. — Однако именно таких, как он, чертовски много.
Возле крыльца Тара подвела его к колыбели, чуть покачивавшейся на ветру. Его шестимесячный племянник Йен мирно спал. Джеймс улыбнулся. Мальчик — вылитый Маккензи, это уж точно. Тара белокурая, а у ребенка густые черные как смоль волосы.
— Берегись этого ангела! — пошутил Джеймс. Она сморщила носик.
— А сейчас…
Еще одно темноволосое маленькое создание вылетело из дома. Его уцелевшая дочь Дженифер, которой шел пятый год, кинулась к нему.
— Папочка! — радостно закричала она.
Джеймс поднял ее на руки, нежно прижал к груди. Ее сердечко неистово колотилось, девочка излучала тепло и жизнелюбие. Слава Богу, что она жива! Во всем мире у него не осталось никого дороже дочери. Она жила с Тарой и Джарретом с тех пор, как умерли ее мать и сестра, и хорошо понимала, что отец не может проводить с ней все время. Дженифер слишком взрослая для своего возраста!
Чуть отстранившись, Джеймс внимательно посмотрел на прекрасное, нежное личико с золотистой кожей и огромными, как у ее матери, карими, с зеленоватым оттенком, глазами, порой напоминающими янтарь. Иссиня-черные вьющиеся волосы волнами спускались до талии, и сегодня Дженифер была одета наряднее всех белых детей. Тара сшила ей чудесные платья, окружила любовью и вниманием. «Бедняжка! — вдруг подумал Джеймс. — Что я с ней сделал? Ведь теперь она принадлежит двум мирам, как и я, разрывается между ними и стремится к обоим».
— Дженифер, ты восхитительна! — Джеймс снова прижал девочку к себе, глядя через ее плечо на Тару. — Спасибо, — выдохнул он.
— Папочка, ты тоже восхитительный, — серьезно сказала Дженифер, обхватив его лицо пухлыми ручонками. — Такой красивый и сильный! Ужасно опасный. Совершенно вос-хи-тит-тельный!
Джеймс опешил, услышав подобные слова из уст такой малышки, и снова взглянул на Тару, залившуюся румянцем.
— Но ты ведь действительно производишь такое впечатление, — окончательно смутилась та. — Недавно к нам заезжали на чай Хлоя, дочь Смитсонов, и ее кузина Джемма Сарн.
— И что? — спросил он, недоумевая.
— Ну, они молоды, впечатлительны и думают, что ты благородный…
— Дикарь? — подсказал он.
— Джеймс…
— Ничего, ничего. Значит, моя дочь повторяет их слова. Тара помолчала мгновение.
— Ты… привлекательный мужчина, Джеймс. Я часто говорила тебе об этом.
— А ты — единственное бледнолицее создание, которое я нахожу привлекательным. Тара. Но, увы, ты замужем за моим братом. Избавь меня от своих друзей, одержимых мечтами о благородном дикаре, ладно?